О том, как преодолевать и излечивать людей от массовой заразы единомыслия
«Все» взял в кавычки, потому что на практике математически чистого единомыслия и единодействия не бывает. Даже в самых тоталитарных режимах – гитлеровском и сталинском – находился хотя бы процент «отщепенцев», которые шагали не в ногу. И это только активных. Но при этом было 10-15, а периодами и больше, пассивных – понимающих, но скованных страхом и потому молчаливых. И как только режим мягчал, их масса зашкаливала за 50 процентов.
И это понятно: ведь люди разные. И не только в тонкостях характера, души и интеллекта. Но и в неких фундаментальных типажах, созданных по принципу «каждой твари по паре». Например, на экстравертов и интровертов, на конформистов и антиконформистов. И эти половинки социума, открыто или подспудно (чаще всего) воюя друг с другом, создают разнообразие и напряжение, рождающее необходимость и неизбежность переворотов. Потому что в одном измерении жить им совместно трудно: одни кайфуют, другие – томятся и негодуют. И какое устройство государства не придумай, все одно оно будет комфортно лишь для одной (условной) половины общества. И неуютно для другой.
Поэтому максимум того, чего можно придумать для жизни социума – это такую государственно-политическую машинку, которая бы позволяла с наибольшей гибкостью мирить, искать компромиссы между несовместимостями. Благо люди, в отличие от прочих тварей, обладают еще и мозгами, к которым иногда можно и достучаться. Ее придумали несколько веков назад голландцы и британцы. И после многих деформаций названий к середине 20-го столетия обозначили туманным в своей многозначности термином «Демократия». При этом более тяжелое и терминологичное слово «капитализм» во второй половине предыдущего столетия было заменено на менее политизированное «рыночная экономика». Или – просто «рынок».
При этом количество различий между «капиталистами» и их антиподами «социалистами» было сокращено до абсолютного минимума – отношению к собственности. Ибо современный «капитализм», пройдя через горловину «классовой борьбы», революций и теорию конвергенции, в конце концов эволюционировал в состояние, основным содержанием которого стал «социальный мир». Практически это означает осознание того, что главным достоинством и жизнестойкостью современной политической системы является способность государственного механизма угождать то «левым», то «правым». И их мирить там, где это в принципе возможно (качество дорог, реформа школы, борьба с криминалом и т.п.).
Это означает понимание управления государством как реакции на колебания социально-экономической конъюнктуры, которая диктует крен то влево, то вправо. Простейший пример – налоги. Пришли к власти левые, подняли налоги, потому что для обеспечения щедрой социалки это необходимо. В результате наступает «расслабуха»: те, кто работают, теряют производительность, а бизнес замирает, отчего растет безработица. И тогда на очередных выборах побеждают «правые барионы», которые первым делом ослабляют налоговое тягло. Особенно – на предпринимательскую прибыль. А параллельно и на подоходный налог, чтоб люди поспешили в магазины. И начинается экономический рост – работы полно, только трудись и зарабатывай.
Но проходит год-два, и новые плюсы стираются, обращаясь в минусы. Растет интенсификация труда, а из-за сокращения социалки плодится беднота, которая свирепеет оттого, что на другом полюсе растут капиталы и роскошь. И снова возникает спрос на леваков.
Разумеется, все это очень схематично. Но именно в этом суть машины под брендом «демократия», которую Черчилль признал несовершенной, и одновременно – наиболее совершенной. И никто пока этот вывод убедительно ни словами, ни тем более – делами, не опроверг. Ибо замечательное свойство такой модели состоит в способности ее к самонастройке, к дару работать без внешнего давления и указки, но подчиняясь внутреннему разуму и ритму.
Столь долгое отклонение пришлось сделать ради того, чтобы подчеркнуть дуализм общества. Но при этом остаётся открытым вопрос, отчего же оно становится одноцветным, почти стопроцентно «сплоченным», что, состязаясь друг с другом, сегодня демонстрируют Северная Корея и путинская Россия? Куда девается одна из половинок-антиподов? Откуда берутся эти чудовищные социологические цифры единомыслия, которого не должно быть по природе?
Проще всего списать это на технологические дефекты социологии. Однако, будучи в прошлом с их техническими процедурами практически знаком, могу на эту погрешность списать максимум 10 процентов. Все остальное достоверно. И если царя-батюшку благоволят не 85, а 75 или даже -65% — это все равно явления одного порядка и явления. А именно: синдрома монархизма. Синдрома государева патернализма. Синдрома коллективизма…То есть – в обобщенном виде — совка. Или –крепостного российского разлива со свойственным ему общинным сознанием, исторически подготовленного к колхозам и презрению к индивидуальностям. Черты, которые подобно несгибаемому чертополоху возрождается в современной России.
При этом свою лепту вносит и пропаганда. Только я бы не стал ее демонизировать даже при наличии таких геббельсов, как Киселев и Соловьев. И при них, и при их гениальном предтече, она мастерски компостировала мозги миллионов. Но все же при одном фундаментальном условии – сами мозги хотели, чтобы их компостировали. И они лишь искали красивые упаковки своим собственным проблемам и стремлениям. Немцы – реваншу за обиды, страху перед неопределенностью, в конце концов — стремлению к сытости. Немного отличий от этой подоплеки содержится и в нынешней массовке россиян. При этом никакие «киселевцы» не способны переплюнуть поток «инициатив снизу», которые демонстрирует сам социум то здесь, то там. Этот жуткое средневековое «православное» дикарство, эти языческие ритуалы перед идолами самых кровавых деспотов, этот иррациональный американизм и антизападничество в целом, эта агрессивная «готовность» к войне и бедствиям…Все это на соловьевских телеоргиях только обретает ту естественную энергетику и соответствующую форму.
То есть, можно резюмировать, что общество стремится к статистической однородности настроений и устремлений, когда идеология органично сливается с навязчивыми его желаниями, одновременно питаясь ими и разжигая, и распаляя их – вплоть до чудовищного извращения. Проще говоря, Сталин и Гитлер, Хрущев и Аденауэр – это производные от социальных заказов. Только в одном случае один и тот же народ находился в состоянии агрессии и потребности в «сильном вожде». А в другом в состоянии запуганности и усталости от того, во что это превратилось, и нуждался в расслаблении и релаксации. Так монархизм (вождизм) с жесткой вертикалью сменяется т.н. «демократией» (либерализмом) с горизонталью.
При этом вовсе не склонен искать в разных социумах и исторических периодах универсальные причины и черты. Даже в приведенных примерах, при всей внешней схожести, колоссальное количество специфических различий. Особенно, если анализировать ситуацию нынешнюю.
Общность же состоит не в содержании, а в самом механизме возникновения запредельного единомыслия. Назову лишь несколько условий, которые видны на поверхности. Первое: наличие потрясения (шока), так или иначе коснувшегося абсолютного большинства. Если взять современную Россию, то это шок от экономического беспредела 90-х (и прежде всего – массовый грабеж населения), от распада Империи и лишения страны статуса «сверхдержавы». Отсюда «комплекс неполноценности», обретший форму недоверия и воинственности образца «осажденной крепости». Второе: наличие исторических традиций в менталитете общества, способствующих конформизму и мобилизации на основах вертикали. В России это имеет богатейшую почву в виде непрерывного феодализма и царизма вплоть по новейшего время. В мире надо поискать другую такую страну, где бы эти корни были столь глубоки, а еще и с трендом на усиление. В германской редакции другой акцент; там играет роль такая национальная черта, как любовь к порядку (Орднунг юбер аллес) и дисциплине. Наконец, третье – способность власти к пропаганде и насилию в требуемом сочетании.
Если три этих условия соблюдаются, то автоматом появляется и четвертое , тоже очень важное. А именно: внутреннее давление и контроль со стороны самого социума. Этот тот случай, когда в атмосфере массового возбуждения и единомыслия и опасно, и психологически очень трудно сохранять индивидуальное мнение, тем более – поведение. Тот случай, когда даже смелым и независимым людям трудно плыть против течения, поскольку они сами начинают сомневаться в своей правоте. Мол, что ж, выходит я самый умный!
И здесь слабо помогают даже знания того, что именно меньшинство и бывает часто, а точней – чаще всего, правым, продвинутым и пророческим, исходя из перспективы.
К сожалению невозможно придумать эффективного на 100% рецепта, как преодолевать и излечивать людей от массовой заразы единомыслия. Как ни прикидывай, существует всегда один лишь способ врачевания – через стойкость и мужество тех крох, из которых формируется крепкий орешек инакомыслия. В способности его сформировать и сохранять в конечном итоге и проявляется талант нации на прогресс и развитие. Увы, иного не дано. Теоретически можно все это и навязать извне, о чем свидетельствует опыт послевоенной Германией. Но это был случай с уникальными обстоятельствами. И повторить его – слишком дорогое удовольствие для человечества.
Владимир Скрипов