На фоне горячих актуальных новостей в тень ушли попытки анализа долгосрочных тенденций. Исключением являются попытки встроить происходящее в логику внешнеполитического реванша, фактически игнорирующие конкретный материал происходящего в России и Украине. Мы публикуем статью Бориса Пастухова (LondonSchool of Economics and Political Science, Department of Government), являющуюся попыткой встроить происходящее в другую логику – закономерностей циклов общественных мобилизаций и демобилизаций с вытекающими из нее прогностическими гипотезами.
С легкой руки Тютчева Россия полторы сотни лет окружена мифом о том, что умом ее понять невозможно и уж тем более нельзя измерить общим аршином. За этим мифом Россия живет, как за каменной стеной, укрытая от объективного анализа лучше, чем железным занавесом. Тем не менее, Россия — не единственная страна, которая использует национализм как способ социальной мобилизации в трудные для политического режима времена, и алгоритмы такого рода мобилизаций достаточно хорошо изучены. В качестве примеров «первого ряда» можно вспомнить о многочисленных работах Рэндалла Коллинса, а также об исследованиях Винтера и Сивана. А есть ведь еще Тилли, Клюзманн, Биллинг, Лахманн и еще многие, чьи наблюдения за «жизнью других» в сходных ситуациях могут оказаться отнюдь не бесполезными. Конечно, возникает вопрос, есть ли вообще почва для применения западных методик исследования революций в развивающихся странах к реалиям современной России? Вроде бы присоединение Крыма сняло этот вопрос с повестки дня. Но как раз присоединение Крыма и показало, что события иногда развиваются самым непредсказуемым образом…
Социальный вызов и национальный ответ
Российские власти недаром прессингуют «пятую колону». Несмотря на очевидную потерю популярности и, как следствие, постепенное «умирание» маршей, митингов и других видимых проявлений протеста, они высветили крайне важную для понимания состояния российского общества проблему. Малочисленность, организационная слабость и идеологическая ограниченность не помешала участникам протестного движения нащупать тот социальный нерв, задев который, можно получить болевую реакцию в самых разных слоях российского общества. Этим нервом является вопиющее социальное неравенство, воспринимаемое большинством населения как абсолютная несправедливость.
Провозглашенный оппозицией лозунг «борьбы с коррупцией» по логике вещей должен был мало кого задеть за живое в стране, где толерантность к воровству, разного рода неформальным (понятийным) практикам и полулегальным (или даже вообще нелегальным) формам заработка находится на уровне, характерном для стран Южной Америки (если не Африки). В отношении России общим местом стало утверждение, что коррупция является не отклонением от нормы поведения, а частью образа жизни, повседневной рутиной для десятков миллионов человек. И так продолжается на протяжении столетий.
Внезапная популярность антикоррупционной кампании может быть объяснена только тем, что возмущение вызывает не столько сама коррупция, сколько ее далеко идущиесистемные социальные последствия, а именно запредельный даже для российского общества разрыв в уровне реальных доходов различных слоев населения. Психологическая основа борьбы с коррупцией в России сегодня та же, что и у борьбы с партийными привилегиями четверть века назад: это борьба за более равномерное распределение доходов. Это борьба не столько за «правовое государство», сколько за «правду» (социальную справедливость в самом широком ее понимании).
Этому выводу вроде бы противоречит тот факт, что основная масса участников протестных акций в Москве была представителями средним классом, то есть людьми, находящимися в пределах верхней четверти пирамиды доходов. Но, на самом деле, это только показывает, насколько «верхушка пирамиды», те самые верхние «пять процентов» населения, которые контролируют экономическую жизнь России, оторвались не только от ее основания, но и от «срединных слоев». То, что протест «среднего класса» пока закончился безрезультатно, не доказывает, что он в принципе не может стать массовым. В будущем именно борьба за справедливое распределение доходов имеет серьезные шансы распространиться вниз и вширь «социальной пирамиды», вовлекая в движение те слои общества, которые пока занимают выжидательную позицию. В этом смысле у борьбы за справедливость, в отличие от борьбы против коррупции, имеется в России практически неограниченный потенциал роста.
Масштабный и системный ответ Кремля на угрозу демонстрирует достаточно адекватный уровень понимания им непростых перспектив борьбы за власть. В то время, как репрессивный государственный аппарат расправляется с сиюминутной угрозой, вводя всевозможные политические ограничения и планомерно «выключая» лидеров оппозиции из борьбы, собственно политический аппарат власти решает проблему мобилизации инертной части общества под своими знаменами, лишая этой возможности оппозицию. Действуя методом проб и ошибок, Кремль несколько раз безрезультатно запускал собственные «фейковые» антикоррупционные проекты, пока не «нащупал» Крым как универсальное средство решения всех проблем. Только полномасштабная конфронтация с Украиной позволила режиму окончательно выскользнуть из того «угла», куда его начала заталкивать оппозиция. Война, как обычно, «списала все», и общество «слилось» в празднике собственной национальной идентичности. Однако опыт других стран показывает, что это скорее «вход», чем «выход».
«Национальный пузырь»: пройдет и это…
Как бы вызывающе ни звучал этот подзаголовок, его первая часть является всего лишь названием статьи Рэндалла Коллинза, в которой он рассматривает алгоритмы мобилизации общества под эгидой национальных идей. На множестве примеров (начиная со Второй мировой войны и заканчивая «арабской весной») он пришел к выводам, которые полностью оправдывают выбранный им заголовок.
Главным выводом Коллинза применительно к ситуации в России можно считать утверждение, что важнейшей особенностью мобилизации на базе национализма является ее волновой характер: всеобщее единение против общего врага (или за общую идею) в современном обществе длится приблизительно 6-8 месяцев, первые три из которых – активная фаза. В этот период отмечается повышенное потребительское внимание к товарам с национальной символикой, скупаются флаги и одежда национальных сборных, происходит примирение идеологических противников во имя поддержки правительства страны, а любое несогласие или даже неполная вовлеченность в патриотическое движение вызывают немедленное осуждение. Самой яркой (до сегодняшнего дня) иллюстрацией подобного поведения служила мобилизация американского общества после терактов 11 сентября 2001 года.
Следующим этапом эволюции «национального всплеска» является то, что сам автор обрисовал фразой: «нервы социума утрачивают чувствительность после оргии упоения своей общностью». После нескольких месяцев эйфории, когда порыв единения сходит «на нет», общество оказывается пресыщено национально-объединительными лозунгами. Чтобы заново его отмобилизовать на той же основе, надо выждать длительный период времени.
Конечно, всегда можно попытаться усилить мотивацию экстенсивными методами, например, перейдя от поддержки отдельных «вежливых людей» к поддержке всей регулярной армии, участвующей в полномасштабной военной операции. Однако такое развитие событий чревато очень серьезными последствиями и не может продолжаться бесконечно: рано или поздно созданная исключительно в целях мотивации общества искусственная угроза выйдет из-под контроля и станет реальной угрозой, с которой общество уже не сможет справиться. Так что, после любой национальной мобилизации, каким бы фейерверком эмоций она не сопровождалась, общество возвращается к привычным для него реалиям, где ничего не изменилось к лучшему: зарплата не выросла, цены не упали, социальные и этнические конфликты остались в неприкосновенности. Причем, те самые проблемы, которые существовали задолго до патриотического подъема, после его окончания вызывают гораздо больше негативных эмоций, чем раньше.
Поэтому любой всплеск национализма, продиктованный необходимостью мобилизации общества и его консолидации вокруг режима, является по самой своей природе «пузыреобразным»: быстро разрастаясь, он достаточно быстро и обыкновенно громко лопается, оставляя после себя зияющую пустоту, которую наполняют уже другие идеи и лидеры. Спустя некоторое время после исчерпания мобилизационного ресурса национальной идеи (как правило, не мгновенно) общество оказывается в еще более накаленном состоянии, чем до начала «патриотического подъема», и тогда тема революции снова возвращается в политическую повестку дня.
Такие разные революции…
Анализируя природу революций в авторитарных государствах с особым фокусом на «арабской весне», большинство исследователей (Тилли, Клюзманн, Биллинг, Коллинз) сходятся на том, что основным фактором, определяющим характер революции и количество ее жертв, является структура протестного движения, совершающего революцию. Выделяют два основных типа этого движения: «дюркгеймианская революция» (по имени Эмиля Дюркгейма) и фрагментарная революция.
Дюркгеймианская революция – это, как правило, быстрая революция, обычно длиною всего в несколько недель. У нее есть несколько основных отличительных черт. Во-первых, лидеры этой революции обычно являются «интерпретаторами» общих идей. Они не являются вождями каких-либо социальных или политических движений, существовавших до революции. Чаще всего они не выдвигают каких-либо глубоко идеологических лозунгов. Все вместе они образуют «правительство» революции, ее логистический центр, отвечающий за организацию, распределение ресурсов и управление толпой. Основным мотивом, объединяющим людей, выступает желание сменить правящую верхушку общества.
Во-вторых, и это вытекает из первого, сразу после успешного окончания революции эти лидеры формируют временное правительство. Не принадлежа ни к одной идеологической группе, такое правительство становится идеологически приемлемым для большинства протестующих. Оно по инерции обладает достаточно высоким авторитетом, наработанным за время революции. Таким образом, правительство оказывается на своих местах в считанные дни после успеха революции и быстро заполняет вакуум власти в стране. Кстати, чаще всего уже в течение первых трех-четырех лет все лидеры такой революции перемещаются на политическую обочину.
И, наконец, в-третьих, поскольку цели (свержение режима) у революционных лидеров и у рядовых участников протестного движения совпадают, революции дюркгеймианского типа чрезвычайно быстро уходят в историю.
Именно такая быстрая, малокровная и политически-нейтральная революция является «обычным» ответом «постмобилизационного общества» на недовольство авторитарной властью. Однако возможна она только при нескольких условиях: население, самоорганизация которого подавлена авторитарным правительством, еще не успело создать политические движения, сформированные по идеологическому принципу; власть достаточно слаба, чтобы после первой же волны недовольства пойти на уступки (или на чрезмерное применение насилия); революция не успевает вовлечь в свой оборот локальные и провинциальные элиты, распространяясь не только по вертикали, но и по горизонтали.
Если же эти условия не сложились, то, скорее всего, страну ожидает фрагментарная революция. Внешние атрибуты у этой революции схожи с дюркгеймианской: массовое движение, ставящее своей общей целью смену авторитарной (чаще всего, коррумпированной) власти. Однако есть очень существенные отличия в механизмах ее развертывания и в результатах.
Во фрагментарной революции народная масса политически и идеологически неоднородна и состоит из множества подгрупп со своими лидерами. На начальном этапе это не очень заметно, однако как только революция побеждает, это становится проблемой. Каждая группа имеет теперь собственную цель, отличную от общей (свержение власти): ультраправое движение хочет установить фашистский режим, религиозные радикалы хотят строить церковное государство, либералы настаивают на центристском либерально-демократическом устройстве, а коммунисты требуют постройки социалистического государства. Потеряв общего врага, революционная толпа не расходится, а оказывается вовлеченной в противостояние между разными фракциями победителей. Поскольку лидеры фрагментарной революции ни политически, ни идеологически не являются нейтральными, ни один из них не является априори приемлемым кандидатом для всех участников движения. Таким образом, страна оказывается еще и без единого руководства, в результате чего после революции она проваливается еще глубже в экономический и политический кризис. Вместо того, чтобы вернуть доверие к власти, фрагментарная революция способствует окончательному уничтожению ее авторитета. Поэтому фрагментарные революции оказываются затяжными и приводят к огромным жертвам.
Россия на пути от дюркгеймианской к фрагментарной революции
Поскольку новый «национальный подъем» был инициирован строго в тот момент, когда достигла пика предыдущая патриотическая кампания, ассоциируемая с Олимпиадой в Сочи, можно предположить, что Кремль склоняется к тактике «перманентного наращивания напряжения» и, соответственно, перманентного раздувания «национального пузыря».
Однако наблюдение за цикличностью аналогичных «национальных всплесков» в других странах позволяет выдвинуть гипотезу, что уже к середине августа этого года украинский конфликт исчерпает свой мобилизационный ресурс и перестанет быть достаточным раздражителем социального нерва, позволяющим поддержать видимость национального единения. Логично в связи с этим допустить, что Кремлем в этот момент будут предприняты новые шаги, направленные на поддержание мобилизационной активности.
Это может быть как применение «линейного сценария», основанного на развитии уже достигнутых успехов в разжигании внешнего (украинского) или внутреннего (борьба с «пятой колонной») конфликта, так и выбор нестандартного решения. Таким нестандартным решением может стать, например, провокация банковского кризиса с перекладыванием ответственности за резкое ухудшение социально-экономической ситуации на специально отобранного социального «козла отпущения», в роли которого могут выступить самые разные группы «внутренних врагов». Выбор богатый; тем не менее, самые простые решения, связанные с «механическим» наращиванием уровня внешней угрозы, представляются наиболее вероятными.
Трудно сказать, как долго это может продолжаться. Сложно представить, что можно без катастрофических последствий для страны удерживать пузырь в целости и сохранности еще хотя бы два с половиной полных цикла (обычно по восемь месяцев каждый). Об этом пишут и Коллинз, и ряд других авторов (например, Люэбберт), исследовавших примеры мобилизации населения в странах Европы между мировыми войны. После этого, по всей видимости, потребуется еще один или полтора цикла для того, чтобы произошло осознание новых экономических и политических реалий. В частности, Манн, рассуждая в статье 1993 года о возвращении популяции к реалиям послевоенной (постмобилизаионной) жизни в двадцатом веке, указывает на эти сроки, как на наиболее вероятные. Поэтому, хотя любые временные прогнозы есть дело совершенно неблагодарное, имеются основания считать, что возвращения революционной угрозы в Россию из туристической поездки на Украину можно ожидать не позднее, чем через 30 месяцев, то есть где-то к пресловутому «семнадцатому году».
При этом любопытно отметить, что более восьмидесяти процентов всех революций и переворотов в авторитарных странах происходят в дни общенациональных праздников (Коллинз демонстрирует убедительную корреляцию, как на примере «арабской весны», так и на примере многих переворотов времен холодной войны). Связано это с тем, что авторитарные режимы способны предотвращать массовые собрания людей в любые другие периоды времени. Но во время праздников они сами поощряют людей массово выходить на улицы, что создает благоприятную среду для восстаний. Удивительно, но и среди праздников есть свои «фавориты» — это праздники, которые сопровождаются парадами. В такие моменты армия оказывается в прямом контакте с населением и у оппозиции возникает шанс привлечь ее на свою сторону.
Гораздо более определенно можно высказаться о формате «возвращенной революции». Применяя классификацию современных революций к российской действительности, сложно воздержаться от проведения параллелей между дюркгеймианской революцией и протестным движением 2011-2013 годов, когда разнородные силы были объединены под руководством лидеров, политическая повестка которых не включала в себя почти никаких идеологических постулатов. Тогда основным лозунгом была смена старой власти на новую, законную, а не на либеральную, левую или правую.
Сейчас, после фактического провала этого движения, наблюдается тенденция к локализации протестных масс – создаются партии, альянсы и движения, имеющие общую цель (смену существующей власти), но постепенно вводящие собственные идеологические предпочтения в политическую повестку дня. Естественно, что и лидеры протестного движения оказываются разобщены, и не воспринимаются более как «единая команда». С существенной долей вероятности поэтому можно предположить, что, если конфликт власти и оппозиции выльется теперь когда-нибудь в открытое противостояние (неважно, когда и почему это случится), то наиболее вероятным сценарием развития событий окажется именно фрагментарная революция, влекущая за собой, как правило, долгосрочный и кровавый конфликт (наподобие ливийского сценария).
Источник: polit.ru