Подумал, повспоминал и выудил свой рассказ о тех, кто проходил через те пыточные места, в которых был Марцинкевич. Кстати, один из героев — его друг и сокамерник.
Чудовища
Дверь сборки открылась, и я шагнул в плотную завесу табачного дыма, с трудом разглядывая лица арестантов. Кто-то уже сполз с узкой скамейки и сидел на корточках обхватив голову. Я узнал Тимофея. Мастер спорта по рукопашному бою, он никогда не курил и теперь ему стало плохо в этом дыму. Я подошел и похлопал его по плечу.
— Ничего-ничего, держись. Сейчас позовем выводного. Пусть в другую сборку тебя перекинут. А я тебе говорил, что среди курящих лучше курить. Здоровей себя чувствуешь.
Это правда. Организм некурящего очень остро реагирует на прокуренные помещения: камеры, сборки, отсеки автозака. Но как только сам втягиваешься и начинаешь активно пропускать через себя табачный дым, становиться легче. Я это знал очень хорошо. В тюрьме я бросил курить (из упрямства) и там же начал курить снова, спустя год, попав в задымленную, перенаселенную камеру.
Тимофея уже выводили, вернее тащили из сборки под руки, а я решил прорываться поближе к окошку. Здесь мне предстояло провести часа два-три, прежде чем нас начнут выводить и загружать в автозаки. У окна можно было хотя бы дышать.
Но там уже было занято. У окна стояли двое. Оба невысокие и худые, явно уже вернувшиеся из какого-то мрачного лагеря, с искорками безумия в глазах. Один был славянского типа, а второй, скорее, кавказского.
— Давид, — представился тот, что потемнее. И тут же добавил, — Гитлер. Давид Гитлер.
Второго звали Стас. Стас Каспер. Они были подельниками. «Славянские сепаратисты», как их называла пресса, они устраивали нападения на инородцев, готовили подрыв железнодорожных путей и даже взрыв одной из московских мечетей. По версии следствия, разумеется. Что до Гитлера с Каспером, то у них была своя версия своих жизней.
— Зачем?,- спросил я.
— Это долгая история,- отвечал мне Гитлер. — Когда мне было 16 лет, меня попытались поставить на колени. Тогда я впервые убил человека.
Его поправляет Каспер:
— Мы жили в городе, в котором всем запрявляли чеченцы. Чеченский криминал. Мы отказались мириться с этим. С тех пор мы вели с ними нашу собственную, маленькую войну. А потом, переехав в Москву, мы просто ее продолжили.
Давид и Каспер недавно вернулись из Красноярска. Прошли через пыточные красноярские лагеря. Погостили в Минусинской крытой — очень печально известной.
— Я сбросил 20 килограммов, — смеясь говорит мне Каспер. Здесь в Москве баланда что надо — поправиться можно. Вдруг он замолкает.
— Там я почти не ел.
Я смотрю на них и понимаю. Так вот откуда эти искорки безумия в гразах.
Тот, которого зовут Гитлер смотрит перед собой немигающим взглядом и говорит.
— Я пока здесь привыкаю к себе. К себе в зеркале. К своему отражению. Там в Минусинске какой-то кошмар происходит. Ад. Целые коридоры пресс-хат. На любой вкус, где не изобьют, там в…ут.
Я спрашиваю, неужели все так плохо?
— Плохо!? Плохо это не то слово. Ты когда-нибудь слышал о явках с повинной7 Как их выбивают в лагерях? Там это поставлено на поток. В первой же камере, куда я попал, мне сломали нос. Я только успел сказать: «Здорово», а мне сразу в нос. Очнулся на полу, около дальняка. Но это была только затравка.
Гитлер странно передергивается и продолжает.
— В следующей камере были «быки». Человек пять не больше. Все бывшие спортсмены. Руководил ими «Шахтер» — известный прессовщик. Бывший блатной с неровностями по жизни, решивший покупать себе УДО кровью зеков. Я зашел, а у него в руках листы Формата А4, много листов. Листы со списками дел, которые я могу взять на себя. На выбор. Явки с повинной на свой вкус. Что хочешь, то и выбирай. Через неделю я взял на себя два преступления, которых не совершал.
— А как он этого добивался, — спрашиваю я.
— По-разному. Когда угрожал, когда почти упрашивал. Однажды вообще расплакался: «Жалко мне тебя, хороший ты парень. Жаль, что петухом отсюда уедешь». В общем я решил, что лучше быть трижды преступником, чем петухом. Сам знаешь» идейные пидоры никому не нужны».
— И что, никто не сопротивлялся? Не было попыток?,- не унимаюсь я.
— Были. Один наш товарищ воткнул ручку в глаз активисту. Очнулся в медчастки с разбитой селезенкой. Каждый сам выбирает, что ему ближе.
И вот мы уже в автозаке. Несемся по московским улицам, раскачиваясь в такт поворотам.
— Так кто вы, все-таки, — спрашмваю я,- Расисты, национал-социалисты, славянские сепаратисты, кто!?
Каспер смеется, притягивая меня к себе неожиданно сильной рукой, обнимает.
— Преступник, братан. Я — просто преступник.
Гитлер улыбается мне.
— Однажды мы отрезали ухо скинхеду. Не поверишь — скинхеду.
— Почему?
— Он позорил движение. Лежал пьяный и грязный в луже на улице. Впрочем, все это уже в прошлом. Теперь моя жизнь здесь. Нам сидеть по двадцатке каждому.
Я сижу и смотрю на них. Убитые инородцы, подготовка терактов, отрезанное ухо скинхеда. Чудовища! Настоящие монстры. Или чудовища те, кто бил и пытал их в тюрьмах и лагерях,откуда Давид вернулся со сплошной синевой на задней стороны ног, отбитых палками? Или те, кто ставил их на колени, когда им было по 16 лет («тогда я впервые убил человека»)? Или все мы — безразличные ко всему, что творится за пределами нашего мира: уютного и комфортного до поры до времени? Пока не лопнет тонкая пленка, отделяющая нас от настоящего Ада, того, что совсем рядом на с нами, на улицах наших городов, за стенами тюрем, за колючей проволокой лагерей.
