«Всех, кто хочет сэкономить, приглашаем 30 января в однодневную поездку в Сувалки, где можно закупиться дешевле! Там посетим множество магазинов, в которых каждый найдет то, что ему нужно. Кроме торговых центров, в программу входит также посещение рынка. Утянский туристический центр»…
Подобного рода объявления в Литве давно уже стали привычным атрибутом газетных страниц и сайтов турфирм. А популярной темой СМИ стали «экспериментальные» репортажи журналистов с подробным анализом навара от торговых экспедиций по польским супермаркетам. Самый ярким примером ножниц цен сегодня являются куриные ножки, кило которых в каком-нибудь Августове или Бялостоке стоит чуть более 0, 8 евро, в то время, как в Литве -1,7 евро. То есть вдвое дешевле. Хотя ведь и 1,7 – тоже недорого. Отмечается, что литовская речь у польских прилавков приграничных городков нынче звучит столь же часто, как белорусская – в литовских. И это притом, что свои ломятся от изобилия. Да и по ценам Литва в числе недорогих стран.
Золотой домкрат
Возникновение торгового туризма в Польшу не только из Литвы, но и из Латвии, Чехии и даже Германии уходит в 2008-2009 год, когда правительство Дональда Туска поэтапно девальвировало злотый в полтора раза. Параллельно было принято и жесткое политическое решение – отложить переход на евро до 2012 года. А затем сроки переносились снова и снова. И сегодня, если речь и заходит о них, то с весьма туманной перспективой говорится уже о 20-х годах.
И это притом, что во вступительных договорах в ЕС фиксируется обязательство новичков о переходе в еврозону. Сроки при этом, правда, не указываются, но само условие – из числа фундаментальных.
И в самой Польше, и за ее пределами сегодня бытует мнение, что именно в маневре с опусканием злотого секрет ее экономического чуда – процветания в разгар мирового кризиса. Дешевый злотый стал тем золотым домкратом, который поднял производство и потребление собственных товаров и обеспечил экспортную экспансию, когда все вокруг в Европе задыхались от их спада.
Впрочем, правительство правоцентристской «Гражданской платформы», превратившее злотый в инструмент чрезвычайно эффективной экономической политики, все же в принципе от курса в еврозону не отказывалось. Тем более, «гражданственники» не смеют в этом признаваться после того, как их лидер занял один из главных постов в ЕС – председателя Евросовета. А вот сменившие их матерые евроскептики из «Право и справедливости» уже откровенно и не менее категорично, чем британцы, заявляют о приверженности к национальной валюте. Для них злотый – не просто финансовое средство. Это уже некая сакральная ценность, символ национального суверенитета и политических амбиций, с которыми они претендуют на региональное – центрально-восточноевропейское лидерство и особую роль в ЕС. Если президент Бронислав Коморовский, хоть и уклончиво, но признавал обязательство Варшавы по поводу еврозоны, то новый глава Польши Анджей Дуда заявляет, что решение будет зависеть от итогов всенародного референдума. А это, судя по опросам, практически гарантирует отрицательный результат.
Вера в свой «золотой» злотый у поляков вполне объяснима. Она основывается на впечатляющих достижениях, продемонстрированных страной по итогам первого десятилетия под звездно-синим флагом. С 2004 года Польша увеличила ВВП на 46%, а в расчете на душу – почти вдвое. У нее в ЕС восьмая позиция по товарообороту и третья – после Франции и Испании — по километражу новых автодорог.
Весь вопрос, за счет чего произошел такой рывок? Мнения расходятся. Одни относят это на счет евроинтеграции. Они говорят о пользе усвоения европейских порядков и стандартов путем унификации законодательства, о расширении свободных рынков, в том числе легкодоступных в центре и на востоке Европы, об огромной финансовой помощи из общей казны, особенно аграрному и строительному секторам и т.п. Другие, напротив, объясняют успехи тем, что страна не согнулась под бременем брюссельского катка, не позволила брюссельским бюрократам себя стандартизировать, сохранила независимость финансовой системы и предъявила ЕС свои вызовы. Что не позволили убить производство, сохранили основной костяк экономически активного населения, а в политике – противовес Западу в претензии на лидера Междуморья!
В этом контексте позиция в отношении к еврозоне – ключевой момент, если угодно – тест, лакмусовая бумажка, демонстрирующая направление общего тренда.
Что бы это значило?
Вопрос в том, что означает такой тренд на фоне и в масштабе судьбы всего ЕС? Ведь Польша – далеко в этом плане не уникум: из 28 членов ЕС поныне 9 вне еврозоны, в том числе – трое из старожилов (Великобритания, Дания и Швеция). Причем вся эта тройка, похоже, и не собирается переходить на евро. Первые двое изначально – на уровне Маастрихтского договора — добились для себя привилегий решать, нужен ли им евро. А Стокгольм уклонился, проведя в 2003 референдум, на котором шведы отказались его признавать.
После этого Брюссель объявил, что больше поблажек не будет. Да этого на первых порах и не требовалось. Новички когорты 2004-го года устроили настоящее состязание, кто первый. В каком расстройстве, к примеру, была Литва, которой не хватило доли процента по критерию инфляции, чтобы заполучить евро в 2007 году! И как все завидовали тогда Словении – единственной, которой это тогда удалось!
Однако со временем выяснилось, что не только Польша, но и две других страны т.н. Вышеградской четверки – Венгрия и Чехия — вовсе не спешат отказываться от своих форинта и кроны. Правда, в отличие от нее, их власти ведут себя гибче, не пикируются, а ссылаются на объективные обстоятельства. К примеру, Венгрия оправдывается тем, что не дотягивает до нормы маастрихтского критерия по размеру государственного долга (76% в 2015 при нормативе 60% от ВВП). Но если послушать, почитать, что говорят ее руководители для внутреннего потребления, то становится очевиден истинный мотив: власть не хочет расставаться с печатным станком, на котором всегда можно восполнить нехватку денег.
Замечу, что даже в Литве, где еще в 1993 введена система валютного управления, предполагающая привязку лита к конвертируемой валюте по фиксированному курсу, и жесткое соответствие денежной массы валютно-золотым ресурсам, отношение к евро было отнюдь неоднозначным. Например, популярный политик, член Сейма Юлиус Весялка многие годы резко критиковал и саму эту систему, и переход на евро именно за то, что они полностью лишают правительство страны возможности маневрировать и проводить независимую финансовую политику.
Впрочем, балтийский и польский опыт сравнивать некорректно. Уж больно различаются они своими размерами. А это в условиях европейского общага имеет принципиальное значение. Во-первых, маленьким легче адаптироваться. Здесь важно найти свою нишу, развить специализацию, встроившись в пестрое многообразие. Такой экономикой легче управлять, а возникшие диспропорции на рынке труда легче рассасываются за счет трудовой миграции. Во-вторых, малым странам легче достается и ощущается помощь из общего котла. Даже если б субсидии и дотации из бюджета ЕС распределялись пропорционально численности населения или территории ( а это не факт), эффекты все равно разные. Хотя бы потому, что в небольшой стране легче проконтролировать и трудней украсть. С другой стороны, и люди, и власти малых стран не питают себя иллюзиями обособленности, ценят синергию единения и потому более дисциплинированы и ответственны перед центром силы.
Польша же – и по физическим, и по ментальным данным – идеальный кандидат для особости, претенциозности, раскола. Примыкая большим телом своим к Германии и России, с которыми связано столько горечи исторических обид и противостояния, и обладая столь гордым и свободолюбивым народом, она обречена на роль возмутительницы спокойствия. Что мы и наблюдаем буквально с первых же лет ее вхождения в ЕС. Другой вопрос, став неким ледоколом, способным расколоть Европу на две больших интегрированных части, станет ли она ее разрушителем. Или, наоборот, спасет, переформатировав в более реальную и жизнеспособную конфигурацию? Ведь в своем сегодняшнем состоянии Европа – это своего рода вертикаль, в которой по единым лекалам Брюссель пытается рулить весьма неоднородным по составу образованием. И чем больше масса этой разнородности, тем трудней становится придерживаться общих правил и стандартов. Да еще когда обрушиваются испытания масштаба нынешнего миграционного нашествия. Как знать, может появление контуров двухполюсной Европы – Старой и Новой — станет не ее концом, а формой выживания и развития? Но это уже слишком сложная и объемная тема, чтобы уложить в одной статье.
Владимир Скрипов