Февраль.
В старших классах школы мы уже были «защитниками родины», а девочки дарили нам открытки с военной атрибутикой: звёздами, торчащими стволами и парнями в голубых беретах. Соотносить себя с этими горами оружия не слишком получалось, — если я и мечтал о парнях, то, скорее, без формы, чем в погонах, с АКМ наперевес.
Армейские будни («пушки-пулемёты», «щит родины», знамёна и «отдание чести») оставляли меня равнодушным, а сама идея военного насилия казалась далёкой экзотикой. Тем не менее, на уроках «начальной военной подготовки» мы разбирали и собирали автомат на время (главное было не суетиться, тыча шомполом в подствольник), маршировали во дворе по расчерченным квадратам, вырабатывали выправку, а наш военрук («чёткий» мужик с козырьком у переносицы) даже ставил меня в пример, — так старательно я косился на «грудь четвёртого в строю» (хотя, взгляд автоматически падал ниже), тянул носок, печатал шаг и лихо разворачивал корпус по команде «кру-у-у.. гом!»
Словом, я очень старался, тело позволяло строить из себя «бравого» юношу, азартно втягивать живот, держать руки у бёдер и задирать подбородок.. Видимо, это и были первые уроки подчинения государству, когда оно напрямую распоряжалось твоим телом, заставляло шагать по клеткам и вырабатывать безусловный рефлекс подчинения.
Не сказать, что подчинение тяготило, — оно даже нравилось; ты красиво напрягал мышцы (рядом с телами друзей), каждый мускул уже не принадлежал тебе, ты целиком «отдавался» взрослому миру, отцам-командирам, «партии и правительству», светлым идеалам коммунизма (который, разумеется, победит с твоей помощью), хотя навык «отключения головы» в строю казался (даже тогда) странным опытом.
Безмыслие — как приём (при активном теле) — было удивительно новым ощущением школьника, потому что занять голову чем-то полезным в момент выполнения команд было невозможно. Военное дело становилось опытом «мозговой отключки», когда от тебя требовалось только следовать приказам, ощущать красоту подчинения, «слияния» в строю (где «все как один»). Строевое существование становилось принципом взрослой жизни. И это, пожалуй, главное, что исподволь входило в тебя на уроках НВП, с каждой открыткой к 23 февраля.
Школа учила мыслить, тогда как часы НВП приучали «не брать в голову». И этот странный контраст закреплялся в качестве нового стандарта. Мы стояли на постах у Вечного огня, — с той же блаженной пустотой в голове, поскольку поза «смирно» требовала от подростка тупого напряжения мышц, замирания душевных способностей, навязчивого безмыслия и тупой созерцательности. Что было непросто. Некоторые не выдерживали и падали в обморок.
Физиологичность «постового» стояния подчёркивалась выданной военной формой, где брюки 46 размера разили стойким запахом мочи — стоявшего на посту до тебя.
Военрук наш был идеальной машиной для дрессировки мальчишек, поскольку за армейской строгостью характера сквозила человечность и «отцовская забота». Будущее афганское «мясо» государство готовило для себя со знанием дела, вгоняя в голову идею дисциплины и подчинения — прямо со школьной скамьи. 23 февраля становился ярким праздником. Милитаризм вползал в мозги и души в форме почитания «мужского начала», которое делало из мальчика мужчину и было обязательным, как солдатская рубашка на уроках НВП.
Ясный взгляд из-под козырька, которым государство смотрело на своих мальчиков — немного смущал (буду ли я достоин его надежд, смогу ли стать героем, когда потребует родина?). Но пока можно было просто праздновать — получая открытки от девочек и лихо разбирая автомат. Либо время от времени спускаться в подвал — пострелять из списанных винтовок.
То, что это репетиция убийства реальных людей — уверен, не понимал из нас никто.
В подвале пахло складом и ружейным маслом. Вдали сияла мишень, ты лежал на мате, широко раскинув ноги, — в интимной и странной позе, с распахнутой промежностью, и военрук носком блестящего ботинка постукивал по кедам, раскидывая их ещё шире. Военная выучка требовала от мальчишек умело раздвигать ноги в интересах государства — и это было так же ново для подростка, как и опыт первой любви.
Вряд ли девочки из класса понимали, что день 23 февраля — это ещё и потенциальный День вдов. Они не «бросали чепчики», но с явным интересом наблюдали за военными играми (формами, бицепсами, животами и плечами) одноклассников, видя в них завидных партнёров для будущей жизни. То, что государство имеет свои виды на этих мальчиков — не приходило им в головы.
Март.
Советские девочки в моей памяти — это глаженые белые передники, цветные банты и смешные кудряшки, упавшие по щекам. Пока соседка по парте склонилась на тетрадкой, прикусив язык и выписывая что-то пером (я ещё застал чернильные перья), я осторожно скашиваю взгляд в её тетрадь. (Терпеть не могу арифметику с её идиотскими дробями и цифрами). Девочку зовут Лина Авербах, — она хорошистка и почти отличница — в отличие от меня, хватающего «тройки» с «четвёрками». Как я теперь понимаю, соседство наших мест (как и фамилий) — не было стечением случая (спасибо партии и её национальной политике).
Полноватая Лина ревниво закрывается от меня локтем, вплотную склоняясь к тетради, оберегая страницу, словно это цветной «секретик» во дворе, а не задачка с доски. Время от времени мы ведём войну за линию границы, ревниво упираясь локтями друг в друга. Вряд ли мы дружили; моя мечта сидеть с мальчиком – воплотилась в жизнь только в 9 классе.
В канун 8 марта стайка ребят отправлялась по галантерейным отделам магазинов — в поисках дешёвых украшений. Смета собранных вскладчину рублей и трёшек не позволяла разгуляться фантазии. Как правило, это был какой-нибудь кулон «под янтарь» на золочёной цепочке, яркая открытка и веточки мимозы, разложенные по партам.
Коллективный визит подростков в «галантерею» какой-нибудь «Берёзки» (не валютной, разумеется) — сам по себе был приключением. Обилие женских украшений, браслетов, брошек, колечек и серёжек (сияющих цветными гранями) — поражало воображение. А запахи? Кремы, пудры, помады, духи сумасшедших композиций. («Красная Москва» до сих пор – домашний запах детства). Странные женщины. Зачем «им» это всё? Женский мир был от нас предельно далёк, а муки выбора подходящего подарка прерывались нервными пересчётами суммы.
«7 рублей не хватает!» — Витька Чумичёв положил глаз на эффектный кулон, 15 штук оптом потянут на круглую сумму, но кулон, действительно, хорош (вид наших девочек вместе, с янтарными кулонами поверх школьной формы заранее радует наши мужские сердца). — «Чё делать будем?» — «Если собрать ещё по 30 копеек, то должно хватить..» — Мы отправляемся по ближним адресам, надеясь пополнить кассу… Мамы смотрят на нас исподлобья («какие ещё 30 копеек?»), сборы проваливаются, так что приходится ограничиться скромным вариантом на «серебряной» цепочке.
Но вот всё готово, мимозы разложены по партам, а удалённые из комнаты девочки с таинственным видом входят в класс, заглядывая в конверты с открытками.. Они счастливы, мальчики ходят именинниками, в этот день нас меньше спрашивают, а учителя полны милосердия..
То, что 23 февраля – гендерная рифма к 8 марта, понимаешь даже в детстве. Хотя вооружённые силы и борьба за права работниц – темы из разных миров. Но для государства, нуждающегося в продвижении гендерных моделей, эта пара – идеальный вариант пропаганды. С тех пор мало что изменилось. И так ли уж далеки наши советские кулоны от тезиса о «лучших друзьях девушек»? Украшение женщин – в традициях патриархального мужского мира. А ограниченный допуск во власть — оборотная сторона мужского шовинизма, для которого доступ женщин куда-либо – предмет волевых решений, а не результат активного давления самой социальной группы.
Кстати, Медведев только что утрвердил программу развития женского представительства. Имитация женского равноправия (как и имитация демократии) – совковая традиция, воспринятая путинизмом.
Заданный образ, продвигаемый «женским днём», не предполагает никаких поисков идентичности, освоения новых ролей и расширения гендерного диапазона. Однополые женские семьи (не говоря о мужских) никак не вписываются в архаичную картинку, придуманную мужчинами для «прекрасной половины человечества».
Наши представления о «прекрасном» — такой же продукт «мужского мира», как и распределение гендерных ролей в архаичном обществе. Женщина-ёлка, увешанная «цацками», с фигурой Мерилин Монро, с полуобнажённой грудью и обильно изукрашенная косметикой – этот образ, если вдуматься, — не меньший плод мужского сексизма, чем анекдоты про «баб» и «тёлок».
Разумеется, никто не против стандарта 90-60-90, — как не против и мачо-мужчин, которые «не танцуют». Но чем богаче палитра гендерных ролей, типажей и образов, — тем богаче общество и его социальные, конкурентные возможности.
Наверное, поэтому 23 февраля, как и 8 марта — вызывают у меня лёгкий скепсис. Во всяком случае, их традиционное содержание — не тот социальный стандарт, который должен быть решающим для мальчиков и девочек нашего загадочного будущего.
оригинал — https://www.facebook.com/alexandr.hotz/posts/878537825619231
автор — Александр Хоц