Война и постмодерн (Конец прекрасной эпохи).
Задержание в бандитском Донбассе бывшего участника группы «Война», ЛГБТ-активиста Олега Васильева (Серое Фиолетовое) за вероятную пацифистскую акцию, будем надеяться, закончится скорым возвращением в Россию.
Amnesty International потребовала сообщить о его местонахождении, а Лайф Ньюс, похоже, уже готов сливать данные «допросов». Дело получило огласку, и ближайший эффект, который могут извлечь из «задержания» опасного акциониста братки из «ДНР» — прежде всего, пропагандистский. Его и будем ждать..
Ждём новых «данных» о «чистосердечных признаниях», содержании смартфона, «несовершеннолетних друзьях», «педофилии», «гей-пропаганде», «контактах с ВСУ», изъятых «радужных флагах» и пр. (На что хватит фантазий «следователя»). Достаточно пару раз зайти на сайт «Детей-404», чтобы получить в «ДНР» прозвище «извращенца».
С другой стороны, даже огласка — слабая гарантия благополучного исхода на фоне обострения войны и ликвидации «Гиви». Даже если забыть о «введении уголовной ответственности за гомосексуализм», — давно объявленном главарями «новороссии».
Впрочем, Олег должен был знать, куда едет и чем он рискует. Так что возникает законный вопрос о цене (и смысле) акционизма в условиях реальной войны..
В конце-концов, Павленский мог рассчитывать на абстрактное российское правосудие. В бандитском анклаве ждать законности нелепо.
«И здесь кончается искусство» и дышит «почва» (как бы зловеще это ни звучало в условиях фронта) и судьба. Отвлекаясь от конкретной ситуации, надо признать, что пресловутый постмодерн, в рамках которого существовал и политический акционизм путинской эпохи (группа «Война», «Пусси», акции Павленского) — достиг высшей точки жанра и своего эстетического предела.
Стихия постмодернистской Игры с реальностью (даже если это кровавая игра с зашитым ртом) имела определённую «игровую» цену, не связанную с тюрьмой или смертью.
Но цена эта с годами росла: режим сделал всё для радикализации акционизма и горящие двери охранки — уже полыхали на грани между искусством и статьями УК. Реальность постепенно вытесняла игру и постмодерн; реальная боль и кровь вытесняли «жест художника» за пределы чистого «искусства».
И если за член на питерском мосту «Войне» грозили символические кары, то за перевёрнутые ментовские авто члены группы расплатились эмиграцией и уголовным делом. Если «фиксация» Павленского или нагое тело в колючей проволоке — выглядели как жест внутреннего отчаяния и саморазрушения, — то пылающие двери охранки стали жестом во-вне, символикой на грани реального штурма.
Постмодерн умер, игровая (мирная) эпоха закончилась, реальность захлестнула её кровью, болью, беспределом, тюремными сроками (с которыми невозможно конкурировать искусству), — и это поставило проблему цены и ответственности художника за авторский жест (будь то зашитый рот, горящие двери Лубянки или радужный флаг в бандитском заповеднике..)
Художник-акционист должен понимать: его искусство «кончилось», а под ногами — кровавая «почва» реальности. Война с Украиной стала вехой в эпохе угасания постмодерна, его игровой стихии, — реальность заявила свои права на искусство.
Искусство и Война слишком близко подошли друг к другу..
Тюремный срок оказался сильнее проекта «Пуссей», реальность заставила заплатить слишком высокую цену. «Война» распалась с началом эмиграции и уголовных дел. Павленский, избежавший ареста, поставил точку в своём российском проекте.
Готовы ли люди, бросающие вызов войне, к такому повороту событий? К полноте ответственности? Акции Павленского изначально предполагали задержания, цена была очевидной с самого начала. Попытка тайной поездки в Донбасс для антивоенной акции (очевидно) должна была завершиться не «допросами», а успешной фото-сессией, флагами в кадре, а не бандитским подвалом. Но даже теоретически трудно представить, чтобы «колоритный» ЛГБТ-активист не вызвал повышенного внимания прямо на границе — не говоря уже о линии фронта.
Павленский шёл на задержание сознательно. Олег Васильев (судя по доступному гопникам смартфону и радужным флагам, спрятанным в вещах), рассчитывал, скорее всего, на инкогнито и успешное возвращение домой. Потому и возникает вопрос о смысле. А стоило ли? Вопрос об ответственности за «художественный жест» в военное время…
Не станет ли, скажем, содержание гаджета, доступное «следствию», подарком врагу в информационной войне? Или — что ты готов рассказать на «допросах» как гей-активист? Понимаешь ли ты, что твоя ориентация — лишний повод подвергнуть тебя насилию, шантажу и давлению? Готов ли ты к этому заранее? Понимаешь ли ты, что оказался за границами закона, вне гарантий безопасности и жизни?
Если ты ехал на войну и готов к любому повороту событий, — это одна мера ответственности. Если же ты ехал «проскочить» границу ради эффектной фото-сессии с флагом — совершенно другая.
В любом случае (повторюсь), я надеюсь на скорейшее возвращение захваченного бандитами активиста. Но вопрос об ответственности художника (в том числе пред собой) в условиях войны — остаётся актуальным.
Эта новая реальность всё ещё кажется нам «игровой», далёкой и абстрактной. К сожалению, она ближе, чем хотелось бы.