«СК начал вызывать на допросы пожилых людей, которые могли стать очевидцами нацистских преступлений во время ВОВ» (из новостей)
— Откройте дверь! Повесточка вам!
Иван Иванович чуть не рассмеялся. Несмотря на свои 92 года, он был еще достаточно бодр и за словом в карман не лез.
— Какая еще к лешему повестка? В военкомат что ли? Так я уже свое отслужил!
— Да нет, к следователю.
Тут Иван Ивановичу стало не до смеха. Курьер молча протянул повестку. Иван Иванович расписался в получении, захлопнул дверь, стал медленно, видел плохо даже в очках, читать повестку. «Вызывается на допрос к следователю». Прихватило сердце. Старик опустился на табуретку.
— Валька-медсестра, сука настучала. Больше некому.
(Пенсионер жил одиноко. Дети давно разъехались, жена умерла. Раз в неделю проведать его приходила медсестра из районной поликлиники. Делала уколы, мерила давление).
— Вот дурак старый. Совсем нюх потерял. Выключил при ней телевизор, когда Путина показывали, и сказал, что до Сталина ему далеко. А она, видать, настучала сразу куда надо.
Иван Иванович вспомнил свои прошлые встречи с органами. Ничем хорошим они не заканчивались.
— Побьют – еще ничего, а если посадят?
И ведь везло ему всегда по жизни, обходила беда стороной. А вот на старости лет умудрился так вляпаться. Когда раскулачивание было, семью не выслали, только отняли все и загнали в колхоз ишачить за трудодни. Потом, когда голод был, он не погиб как соседские дети. На фронт его 1928-й год рождения не попал. Всех в деревне, кто на два-четыре года старше был, погнали как скот на убой, никто не возвратился. А он отсиделся под немцами. Пришлось правда про это всю жизнь в анкетах писать, но не беда, зато живой.
После войны сбежал от голодухи в город на завод, сразу койко-место в общаге дали. Женился, дети пошли — отдельную комнату в бараке пролетарская власть выделила. 15 метров – красота, гуляй не хочу.
Нет, посидеть пришлось. Ну как всем. А что такого, не русские люди что ли. Но ведь пустяшный срок дали – полтора года всего. И дело пустяшное. Не подумайте, болтать чего против советской власти – не болтал никогда и другим не давал. Посадили за опоздания. Барак и завод в разных концах города были. Трамваи ходили плохо. Вот и опоздал несколько раз. Сталинский закон суров, но справедлив. Опоздал – изволь посидеть.
Приходилось и потом с людьми в погонах сталкиваться. Били везде: следователи, надзиратели, офицеры в армии, милиционеры, когда в участок или вытрезвитель по пьяному делу попадешь. А как иначе, не бей нашего брата – порядка не будет.
Но всё это мелочи, мы люди привычнее, на российском человеке, как на собаке, всё быстро заживает. А вот сказывали бывшие сидельцы, политических-то не просто бьют — китайскими пытками мучат. Угораздило же на старости лет в политические попасть. Эх пропал, за три копейки пропал.
Старик глухо захрипел и сразу как-то обмяк…
Полицейские, взломавшие через неделю дверь, увидели труп пенсионера со скомканной бумажкой, сжатой в одеревеневшей руке. Старший в группе прочитал повестку и промычал разочарованно: «Эх жаль, не успел старик о фашистских зверствах рассказать».