Каждая затяжная война — это неизбежно не только убитые и раненые, но и пленные. Их страдания неизбежно смакуются пропагандой — каждая сторона обычно говорит о зверствах противника и своем гуманном отношении к его пленным. По прошествии века уже сложно понять, где тут правда, а где пропаганда: с одной стороны, факты свидетельствуют, что немцев в русском плену в годы Первой мировой войны погибло все-таки больше чем русских в немецком плену. С другой стороны — многие из погибших немцев были задействованы в 1918 году в качестве «интернационалистов-красноармейцев» и погибли не в лагерях, а в боях уже Гражданской войны. Вот как газета «Русское Слово» за 4 (17) октября 1915 года (№237) описывает условия содержания пленных немцев и австрийцев:
«В русском плену
По поручению редакции «Русского Слова» и с разрешения г. военного министра я предпринял объезд лагерей военнопленных в Сибири и теперь могу уже поделиться собранным материалом. О своих впечатлениях я пока говорить не буду. В этом остром вопросе сейчас более всего нужна чисто-фактическая сторона дела. Нужна строго объективная правда, а впечатления были бы, конечно же, субъективны.
Враждебная нам заграничная печать без устали творит легенды о нашем «средневековом», «варварском» обращении с военнопленными. Пожалуй, эти злостные небылицы и могли бы остаться без внимания, но, — увы! — они непосредственно и, как выяснилось теперь, слишком жестоко отражаются на судьбе наших пленных в Германии, Австрии и Венгрии.
Не далее, как месяц назад, я был в Петрограде и лично там беседовал с русскими инвалидами, только что вернувшимися из немецкого плена. Много всяких ужасов рассказывали нам они из своей жизни в плену и непременно при этом передавали немецкое оправдание неслыханных жестокостей по отношению к военнопленным русским.
— Вы там, в своей Сибири, шкуры дерете с наших, голодом морите, а мы тут еще будем с вами миндальничать!
И я очень рад теперь, что имею возможность в качестве очевидца громко и подробно рассказывать, как у нас в далекой Сибири «сдирают шкуры» с пленных врагов.
Первый большой концентрационный лагерь я увидел в Омске и с него начну свой рассказ.
1.В офицерском отделении
Мы с капитаном N входим во двор омских казарм и сразу попадаем в полосу пестроты костюмов и шумного говора толпы.
По всему двору рассеялись пленные офицеры. Мелькают красные рейтузы венгерских гусар, чернеют куртки австрийских врачей. Всюду канты: зеленые, малиновые, красные. Много офицеров без мундиров, «по-домашнему», большинство без шапок.
Лица у всех довольно бодрые, слышны громкий говор и смех, много улыбок. Все тщательно выбриты, старательно расчесаны проборы, с холей подкручены или распушены усы. Одеты все чисто, аккуратно, — если нет костюмов с иголочки, то совсем не видно и потрепанных, засаленных.
В момент моего посещения в офицерском лагере содержится 332 человека, из которых славян только семь:
Австрийских подданных числится 290.
Из них: итальянцев 22, венгров 111, немцев 144, евреев 13.
Германских подданных 35.
Из них эльзасцев 3, немцев 32.
На положении пленных офицеров находится также 28 кадет (чин, приблизительно равный нашему подпрапорщику), 3 священника, 35 врачей, 3 фармацевта и 27 студентов-медиков. Высший чин среди пленных — полковник.
Двор омских казарм — большая, хорошо выметенная площадь. В одном конце ее собралась группа человек в сорок, и, как видно издали, там что-то горячо обсуждается. Другие по двое — по трое прогуливаются взад-вперед.
Там и сям разбросаны отдельные стулья и что-то вроде кресел, кое-где стоят маленькие столики, за ними сидят пленные, — кто пишет, кто читает.
Вот за столом склонились и задумались над шахматной доской два игрока, за их спинами — консультанты. За другим столиком поодаль играют в шашки…
Один за другим мы обходили все бараки. Каждый из них еще до войны был жилым помещением. Толстые стены, которым не страшны и лютые сибирские морозы, много печей. Окна большие, так что света вполне достаточно. Полы вымыты. Посреди барака — нары или ряд железных кроватей. Поставить всюду кровати не хватило места.
У каждого офицера свое ложе, — мягкий матрац, теплое одеяло, подушка и безукоризненно чистое белье. Около кроватей — полочки, в большинстве забитые различными туалетными принадлежностями. Тут зубные и ногтевые щеточки, мыло, одеколон, фиксатуар, принадлежности для бритья и т.п.
Офицеры могут спать сколько им угодно, но обычно все встают рано, часов в 7-8. Сейчас же начинается чистка и уборка палат. На каждых трех офицеров полагается денщик из пленных солдат, так что прислуги у них более чем достаточно. Среди денщиков есть искусные парикмахеры. Если кто ленится, не привык или не умеет бриться сам, — всегда к услугам собственный парикмахер.
Заглядываем на кухню. Время обеденное, и сейчас как раз идет стряпня. Здесь тоже чисто, у плиты суетится несколько поваров из пленных нижних чинов. Среди них есть большие мастера своего дела, прошедшие курс кулинарного искусства в берлинских и венских ресторанах.
В смысле питания дело обстоит так: утром офицеры пьют чай или кофе с сухарями, с хлебом с маслом. Затем обед, ужин и снова чай или кофе. Обед обыкновенно из двух блюд: какой-нибудь суп или борщ, затем жареное со всякими приправами, по праздникам — сладкое. Офицеры столуются на свой счет, — им ведь платится жалованье, и они совершенно вольны как в составлении меню, так и в количестве блюд. Обеды не только сытны, но и всегда благодаря искусству поваров очень вкусны.
Из пищевых продуктов, из закусок и даже лакомств пленные могут покупать все, что им вздумается.
Белье для пленных полагается казенное, но почти все офицеры предпочитают носить свое, — покупать они его могут всегда и в неограниченном количестве.
Расходы у пленных офицеров минимальные. Жизнь в Омске очень дешева, так что на жалованье можно не только жить, но и жить, как говорится, припеваючи, не отказывая себе ни в хорошей сигаре, ни в одеколоне…
Больше всего, должно, тяготит их вынужденное безделье, но и в этом отношении жизнь их скрашена всем, чем можно и даже, быть может, более того. Они имеют право брать из библиотеки книги, правда, представляя их на цензуру. Многие из них усердно изучают местный край, исследуя сибирскую жизнь решительно во всех отношениях. В результате такого изучения некоторые из них приходят к самым утешительным для себя выводам. Так, например, один в письме, адресованном домой, мечтает и после войны остаться в Сибири и подкрепляет свои мечты пространными доводами. «Здесь, — говорит он, нет людей. Здесь нет ни инженеров, ни техников, ни хороших коммерсантов, так что толковый дельный человек здесь всегда может заработать 12-15 тысяч в год, а жена его, владея немецкими и французскими изысками, будет от одних уроков иметь 100-150 рублей в месяц».
Пленные могут пользоваться русскими газетами и даже телеграммами. Они живо следят за ходом военных событий и сообща комментируют каждую новость. Они ведут дневники, хотя это и не разрешается, усердно изучают русский язык…
В хорошую погоду они играют в футбол, в кегли, в городки. У них есть свой хор, и пение развлекает их чуть ли не ежедневно. Тут же за лагерем протекает многоводный красавец Иртыш, и пленные все лето могли в нем купаться…
Одно из главнейших скрашиваний жизни в плену, это — право почтового общения с родиной, и в этом праве пленные в Омске не ограничены ничем. Они могут получать письма и отправлять их в любом количестве. В большом количестве поступают также и посылки. Шлют им с родины и белье, и консервы, и колбасы. Большинство пленных получает из дома деньги, некоторые — даже в крупных суммах. Деньги эти все целиком выдаются им на руки…
Могут они ходить, с конвоем, конечно, в баню и многие из них успели пристраститься к этому русскому времяпровождению. Они могут ходить к зубному врачу, в городские магазины, покупать белье и т.д…
Был, правда, случай, когда один из пленных горько жаловался, что отсутствие пива нарушило правильность его питания. Но что же делать? За это «варварство» нам остается только извиниться. Иного «варварства» лично я в Омске не заметил…
Петр Ашевский, Омск.»