Вот так и искажается история! Сегодня почти все знают как деятеля революции Владимира Ленина и почти никто — Максима Ковалевского. Между тем, именно Ковалевский (родственник математика Софьи Ковалевской) был одним из основателей «партии прогрессистов», подготовившей свержение царя-батюшки в 1917 году,а Ленин тогда ходил пешком под стол в своём швейцарском Циммервальде и ещё в январе 1917 года скулил, что «мы, старики,наверное,до революции уже не доживём». Листая подшивки газет до 1917 года можно обнаружить лишь единичные упонимания о Ленине и большевиках. Между тем,когда 5 апреля1916 года умер Ковалевский — ему посвящались целые полосы в газетах, а на его похороны пришло 100 000 человек. Впрочем — слово газете «Русское Слово», № 69 от 24 марта (6 апреля) 1916 года:
«Кончина М.М.Ковалевского
Русское общество, а вместе с ним и европейская наука понесли тяжкую, невознаградимую утрату.
В лице М.М.Ковалевского ушел от нас не только популярнейший в России ученый и политический деятель, но и человек с общеевропейским именем, хорошо известный в Старом и Новом свете. И ушел от нас таким, каким оставался до последних дней, храня в себе живую мысль и бодрость настроения…
…Всегда живо откликаясь на события русской жизни, М.М., как только получил возможность вернуться в Россию, тотчас же становится в первые ряды русского гражданства, то как член 1-й Государственной Думы, то как член Государственного Совета и лидер его прогрессивной группы, одновременно организуя партию демократических реформ и издавая и редактируя сначала политическую газету «Страна», а затем журнал «Вестник Европы».
И всегда и во всем перед нами выступает одна и та же живая и дышащая неизменной бодростью духа благородная фигура маститого русского ученого, великой тени которого в эти скорбные дни поклонятся все, кому дороги лучшие заветы современного культурного мира.
Тяжело терять таких людей, но отрадно осознавать, что они были, и что дела их не умрут вместе с ними…»
Итак,про гиганта мысли и отца русской демократии мы вам рассказали.Но в том же номере можно познавательно прочитать и об «инвалидах империалистической войны», над которыми мы грешным делом так весело хохотали смотря всё тот же фильм «12 стульев». А на самом деле было совсем не смешно, как и про «отца русской демократии»… Сегодня, когда такие же «человеческие обрубки» возвращаются из Донбасса и не дай Бог — пойдут и из Сирии,невольно задаёшься тем же вопросами, как наши предки 100 лет назад: за что молодые и красивые парни лишились ручек-ножек-глазонек?
«Идущих на войну мы провожаем с горячей надеждой, что увидим их вернувшимися после победы веселыми и здоровыми. Перед памятью павших склоняем головы, и печальным утешением бывает покорная мысль: «Все рано или поздно будем там». Но вот где мы не должны прикрываться ни надеждой, ни покорностью, вот где совесть требует от нас деятельной жалости и немедленной уплаты долга: когда мы вспомним о тысячах, десятках, сотнях тысяч увечных, возвращающихся с войны…
Как-то в солнечный день сидели мы на бульваре. Незнакомый старик с белой бородой, сидевший подле, вдруг со стоном и тоской произнес:
— Ах, Боже мой. Боже мой!..
Мы взглянули на него, а он указал рукой налево и направо вдоль бульвара. Слева шла толпа раненых на костылях. Одни волочили забинтованные ноги, у других не было по одной ноге, и они жалостно подпрыгивали, передвигая костыли, на единственной ноге. У большинства были тоскливые, осунувшиеся лица. Но некоторые, разговаривая, смеялись, весело кивали друг другу. И этот смеющийся беззаботный вид искалеченных людей под ярким весенним солнцем почему-то в особенности заставил сердце сжиматься жалостью.
Справа навстречу двигалась другая группа. Впереди шла осторожным, заботливым шагом сестра. За нее держался рукой воин в очках. Другой рукой он нащупывал дорогу палкой, и раскрытые невидящие глаза напряженно глядели сквозь стекла. За него держался другой ослепший воин, дальше третий, четвертый…
И так целая группа слепых и полуслепых инвалидов с очками или повязками на глазах, цепляясь друг за друга медленно и осторожно двигалась по бульвару, подставляя лица теплому солнцу и весеннему воздуху.
Все они молчали, а мужицкие обветренные, изуродованные лица были покорны, кротки и печальны. Свет своей жизни загасили они за родину и как бы сами не сознавали своей великой жертвы…
— Ах, Боже мой. Боже мой!.. — простонал в отчаянии старик-сосед и закрыл рукой глаза.
И каждый день мы видим на улицах Москвы увечных. И, конечно, у каждого из нас сердце содрогается, и совесть щемит за всех этих героев, потерявших на войне руки, ноги, глаза, прежнее здоровье и прежнюю жизнь…
Увечные, раненые и выздоравливающие защитники родины, выписавшиеся из лазаретов, часто оказываются в состоянии страшнейшей, унижающей человеческое достоинство, нужды…»