Проклятие вторичности.
Известный актёр Табаков как-то назвал украинскую культуру вторичной и неполноценной (на фоне русской, разумеется). Точнее, он рассуждал об её «убогости». Эмоциональная реакция многих людей на эту шовинистическую выходку как-то отодвинула на задний план смысл самого замечания. А зря.
Тут есть о чём задуматься. Ясно, что это был выпад «по Фрейду»; вторичность и неполноценность — скорее, свойства нашей русской («не-до-европейской») политической системы. Культуры — в широком смысле слова, а не «художества» в узком значении.
Советский опыт (в частности), говорит об этом. Всё, что в родной стране более-менее работало и было качественным, — было западного производства. Рывок хвалёной индустриализации 20-30-х годов был невозможен без закупок американских, европейских заводов и технологий. В годы Голодомора — на деньги от изъятого зерна — власть закупала американскую технику.
Студент-приятель в 70-х мне рассказывал, что на тульском оружейном заводе до сих пор стоят станки со свастикой, вывезенные из Германии. Сегодня по производству собственных станков Россия плетётся в хвосте у развитого мира.
И так — до «застойных» 70-х, когда мы закупили завод у итальянцев, называя «Фиат» «Жигулями» (недолго они продержались на уровне итальянского качества). Другая институтская знакомая, работавшая в юности на новеньком итальянском заводе в период его запуска, — с восхищением вспоминала об организации труда и сильно горевала, что с уходом итальянцев — вся эта прелесть быстро деградировала.
Советская политика годами заключалась в закупках западных товаров в обмен на сырьё (развал СССР — уже тогда был делом времени).
Это касается и людей. «Как хорошо, что Зворыкин уехал И телевиденье там изобрёл», — писал Межиров. Те, кто не уехал (как Вавилов или Королёв) — загибались в лагерях и «шарашках». И если бы не нужда режима в ракетном оружии, — никакого Гагарина в космосе бы не было.
В конце концов, и легендарный «атомный щит» — был результатом воровства технологий. Славный «советский космос» развивался исключительно в военных интересах, ради выживания ущербной советской системы.
Какую сферу жизни ни возьми, — всё работающее, качественное и эффективное было западного происхождения (от техники, заводов, быта, машин, электроники, канадского зерна, — до джинсов, моды, музыки и культурных интересов).
Всё провальное, гнилое и неэффективное — было «местного производства», — от авторитарной политической системы до рабского труда, репрессий, примитивных технологий и бракованной продукции (при полном отсутствии мотивации к труду).
Да и сегодня чудеса прогресса (айфоны и т.д..) попадают в карманы русских мракобесов, путинистов (Милонова, Гундяева или Медведева) совсем не из Сколково или фабрики «Софрино». (Православный «потолок» — свечное производство).
Мы имеем дело с общим принципом российской культуры (как цивилизации). Она изначально вторична и исторически-зависима, прописавшись на окраинах Западного мира и выживая исключительно за счёт контактов, отношений и торговли с Западом. Без Европы России в нынешних границах (и с нынешним уровнем жизни) давно бы не существовало.
В 21 веке — и сегодня — единственные шансы выживания «русского мира» связаны с западной демократией и путями модернизации страны по западному типу. Запад по-прежнему спасителен для русской культуры (если от неё, конечно, что-нибудь останется после краха империи).
Вместе с тем, всё губительное, смертельное для культуры и неэффективное в России (от авторитаризма — до православия, рабства, анти-гуманизма, отношения к людям, жестокости системы, её лжи и фальши), — всё, как на подбор — «до боли родное». Всё, что тянет нас на историческое дно — «внутренний продукт» «русского мира».
Так было в годы монархии (когда груз нашей «особости» чуть не похоронил систему, упорно цеплявшуюся за рабство). Так было в советские годы, когда «особый путь» и изоляция — снова чуть не свели нас в могилу. Так продолжается и в годы «путинизма», «суверенности» и прочей политической «азиатчины», снова отрезающей Россию от Запада (его традиций, ценностей и культуры развития).
Возвращаясь к Табакову, — смешно и говорить о какой-то самобытности и ценности русской политической культуры — в широком смысле слова.
Разве что с художеством, пожалуй, у нас какие-то заслуги (Толстой, Достоевский, Малевич, Шагал — и прочие высоты нашего «духа»). Но следует признать, что даже это — плоды протеста и анти-имперства (особенно Толстой), революционного развала российских традиций (искусство 20-х гг).
Взлёты российской «духовности» были оборотной стороной тирании, системного кризиса и социального загнивания.
Точно так же, как запрет на философию и полноценную историческую науку — создали мощный социальный запрос на сильную литературу, вобравшую в себя черты социологии, истории и философии. Как верно заметил один из историков, «гений — результат социального запроса».
Сильная русская литература была попыткой компенсации социальной неполноценности и антигуманности российской системы жизни.
В ряду очевидных гениев (анти-системных по духу), пожалуй, только Достоевский (имперец и антисемит) получил мировое признание, но не за счёт идеологии (конечно), а благодаря психоанализу. Не православию, а интересу к «тёмной сфере» комплексов, сомнений и «отчаянных вопросов» к бытию, не совместимых (разумеется) со «скрепами» системы.
Любимый Достоевским Иов бросал такой же «системный вызов» основам миропорядка. Какое уж тут православие?
Российская художественная культура в целом была анти-системным и протестным явлением. И это — тоже результат (обратная сторона) ущербности «русского мира», не способного создать эффективной политической системы для развития страны.
В глобальном историческом смысле «русский мир» (с его «культурой») оказались аутсайдерами мирового развития. Так что речь идёт о выживании этого «мира» вообще, — не способного к конкуренции, гуманизму и развитию.
Ирония истории (о которой я часто вспоминаю) заключается в том, что шанс покончить с судьбой аутсайдера получила как раз Украина, а не Россия. Именно она ближе всего к тому, чтобы расстаться с проклятием «вторичности», став частью Европы.
С грустью или с радостью следует признать, что у исторических «прорывов» есть своя логика.
Окраины империи — более восприимчивы к идеям свободы (таковы ментальные традиции), а империо-образующая нация — как раз склонна к консервации имперского статус-кво. Это и есть ментальная разница между нами и украинцами, — не потому что нации «лучше или хуже», а в силу исторического груза.
Украинцам достаточно было выбрать свободу — в итоге они не теряли страну-Украину (хотя и платят за свободный выбор — до сих пор — кровавую цену). Русским придётся расстаться с империей, если они пойдут по тому же пути, — и это почти гарантирует им территориальную катастрофу (советский пример у всех на памяти).
Проклятие «русского мира» (и природа его вторичности — одновременно) в том, что он кровно связан с судьбой империи. А судьба эта — печальна.
Отказавшись от имперской «матрицы», «русский мир» (с его культурой) грозит уйти в небытие. Как было с православием, рухнувшим вместе с монархией.
Что останется от русской культуры в годы пост-имперской катастрофы? Разве что «художество», словесность, философия.. Но не более. Система, не способная к глобальному выживанию, оставляет после себя драму развала и «тонны» исторической памяти.
Туристы и сегодня бродят по руинам Геркуланума, разглядывая давние «художества». Которые, действительно, «бессмертны». Но жизни на руинах уже нет.
оригинал —