«На развалинах нашей культуры поднималась шальная чума» – народное творчество третьвековой давности. Перестроечная поэзия разоблачала культурную политику сталинизма. Но едва ли авторы могли представить теперешнее. Тысячелетняя культура России превращена в обслугу гэбистского агитпропа. Русская классика на подхвате войны, террора и мракобесия. Образ Льва Николаевича присвоил госдумский дурак и сволочь по имени Петя Толстой. Вряд ли отличающий Наташу Ростову от Катюши Масловой, Нехлюдова от Безухова.
Никто иной, как Иван Ильин предупреждал: после коммунизма долго будут рулить подонки. И в своих философских эссе учил вычислять гэбистских вербовщиков, жёстко их разворачивая. Из чего можно сделать вывод: своего «любимого философа» Путин тоже не читал. Иначе сходу записал бы в экстремисты-террористы. Ибо учил Иван Александрович: сопротивляться злу – силой.
С разных сторон звучат ныне авторитетные, мудрые голоса: русская культура – имперское явление, рождена тиранией, служит человеконенавистничеству. Мы не можем к этому не прислушиваться. Не можем возражать, когда вслед за ленинскими истуканами украинцы сносят памятники Пушкину, убирают мемориальную доску Булгакову. Но даже беглый взгляд побуждает к иному прочтению русских писателей, поэтов, философов, иному взгляду на полотна русских художников.
«С ними ты рождён природою – возлелей их, сохрани, Братством, Равенством, Свободою называются они… Будешь редкое явление, чудо родины своей; не холопское терпение принесёшь ты в жертву ей: необузданную, дикую к угнетателям вражду и доверенность великую к бескорыстному труду. С этой ненавистью правою, с этой верою святой над неправдою лукавою грянешь Божьею грозой».
Это строки русского поэта Николая Некрасова. Манифест русской культуры, которого Россия заждалась сегодня.
Советская образовательная доктрина назойливо долбила: культура носит классовый характер. Не будем повторять марксистскую догматику. Однако факт: национальная культура действительно двойственна. Правящая элита России – царская, коммунистическая, путиноидная – вычленяла и использовала как идеологическое орудие свою, чиновно-державную составляющую. Иконы Андрея Рублёва служили клерикальной идеологии царизма. Поэмы Пушкина – имперству, милитаризму, ксенофобии. Романы Толстого и Достоевского культивировали социальную покорность Платона Каратаева и Сонечки Мармеладовой. И надо всем довлело лермонтовское «Вам солнца Божьего не видно за солнцем русского царя».
Возникло пренебрежительное выражение «Толстоевский». Оно обозначает использование русской культурной традиции в пропагандонской демагогии, идеологическом ханжестве, прикрытии для подлых ударов путинизма. Что уж говорить про «наше всё» – антизападнический пафос «Клеветникам России», откровенное антиукраинство «Полтавы». Но Пушкин, по крайней мере, оставил завет: «покой и воля», написал антитиранические «Анчар» и «Арион». Зато Тютчев подхватил поэтическую традицию уже прямо на имперской дипломатической службе, с курированием подрывной пропаганды в Европе.
Но всё же. Пушкин мог появиться только после Петровских преобразований. В европейской Петербургской империи. Никак не в русском мире допетровской Московии. Такая вот диалектика…
Гениев выдвигают низы. А в русских низах традиционно доминировала иная культура. Краткий, но чёткий и ёмкий обзор дал Владимир Буковский. «В “блатной идеологии” сконцентрировались молодеческие, удальские порывы и представления о настоящей, независимой жизни. Естественно, что героические, незаурядные натуры, особенно молодые, оказываются привлечены ею. Истоки этой идеологии можно проследить в былинах и преданиях о богатырях, витязях и справедливых разбойничьих атаманах».
Принято считать, будто блатной мир породил путинизм. Путин видится олицетворением уголовного гопничества. Однако это не так. Будь оно так, было бы много проще.
Путин – порождение и олицетворение чекизма, самых варварских изводов госбюрократии. С полным отсутствием понятий, хотя бы «блатных». Если причислять его к уголовному миру, то к самой позорной, подментованной, «сучьей» части. К тем, из кого номенклатура вербует своих титушек.
Русская ватага, даже разбойная, иная по своей природе. Что ни говори, но и разбойный бунт, каторжные сообщества, быстро самоорганизовывались в упорядоченные по-своему общественные группы. Преобразовывались и частично пересекались с крестьянским сходом или казачьим кругом. Разрушая угнетательские порядки государства, выстраивали подобие самоуправления – пусть в грубых, часто жестоких формах, адекватных обстоятельствам времени. Явление русской художественной культуры – картина «Суд Пугачёва», созданная Василием Перовым. Отметим: именно – суд. В этом принципиальное отличие бунтарского права от государственного беспредела, нашедшего апогей в путинизме.
Не царь, не воевода, не исправник и не Платон Каратаев были традиционными героями русского социального фольклора. Веками строился он на образах Василия Буслая, Стеньки и Емельки, ушкуйников и ватажников, прославлении «озорной голытьбы». Удалой разбойник был, да и остаётся русским воплощением воли и справедливости. Важно лишь, чтобы этот образ персонифицировался не в путинском поваре-олигархе, а в реальном бойце с угнетением.
Народные представления о силе добра, бунтующего против государственного зла, не могли не отразиться в творчестве литературных гениев. Анархическое мировоззрение Толстого, явные его симпатии к сражающимся с империей кавказцам. Антиначальственный пафос Чехова, прорывающийся в «Палате N 6». Тургеневские Базаров и Рудин – эталонные экстремисты по нынешним меркам, а уж герой Инсаров однозначно террорист.
Самым ярким и последовательным выразителем подлинной русской культуры был, конечно, Некрасов: «Правда, дикие смутные вести долетали до нас иногда о мужицкой расправе, о мести, но не верилось как-то тогда» – словно о текущем восприятии мирнопротестной оппозицией волны поджогов и нападений, «охоты на ветеранов “СВО”». Прямое прославление партизанщины и подполья в образе девушки-народницы: «Пулю я недаром берегу» – явно же: последняя – себе. И вершина: «Был Кудеяр – атаман… Бросился к пану Глуховскому, нож ему в сердце вонзил! Рухнуло древо, скатилося с инока бремя грехов!» Отнюдь не польский пан имелся при этом в виду.
Съезд народных депутатов обсуждает концепцию «Новое возрождение». «Разрушена культура как система воспроизводства и развития человека», – констатирует этот документ. Предлагается осмысление истории, покаяние-метанойя, преодоление прошлого. И по нашему понятию, этот путь пролегает не в отвержении русской культуры, а в активировании её освободительной составляющей. Даже если конкретные проявления будут выглядеть где-то отталкивающими.
«Наточивши широкий топор, “Пропадай!” – сам себе я сказал» – вполне здоровая основа, если не переться в кабак. Если лучшие достояния этой народной культуры соединить практически с бунтарским потенциалом низов. Если помнить: русская культура – есть русская воля. И не принимать примиренчества с угнетателями. Верно реагирует вожак из поэмы Евтушенко «Ивановские ситцы»: «Осклабился старшой: “Я Ванька-Шиш”. – “И я Иван…” – “Иван – и царь треклятый”». Руccкая широта души – эта ширь бунта до горизонта освобождения. «Порешить вконец боярство, порешить совсем и царство, сделать общими именья и предать навеки мщенью …» (политэкономические разногласия, возникающие от обличительных стихов из «Бесов» Достоевского, вынесем пока что за скобки, это сейчас не главное).
Пройти метанойю не значит поплакать. И даже не значит пожертвовать собой, постояв в пикете с плакатом. Покаяние – это воля, искупление – это действие. Кающийся идёт в бойцы-добровольцы или партизаны-подпольщики. Прощение приходит через восстание. По заветам великой русской культуры. Подобно некрасовскому Кудеяру: «Чудо с отшельником сталося, бешеный гнев ощутил».
«Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою! Родину-мать защищайте, честь и свободу свою!» – главный зов русской культуры. С таким величием не поспоришь. Первый русский фильм звался «Понизовая вольница». Ныне и присно.
Сергей Викторов