Канун Старого Нового года в Литве нынче отмечен юбилеем. Невеселым, но гордым и знаковым. Четверть века минуло с т.н. «январских событий»(11-13-го). –Они живы в памяти, потому что стали и важными биографическими страницами.
Ибо начались они 11 числа с нападения на журналистов. В Вильнюсе эта задача облегчалась тем, что практически вся основная бумажная периодика квартировалась тогда в одном месте – в высотке Дома печати
Был хмурый, серый день. Я стучал на машинке на своем десятом этаже, когда внизу заскулила сирена. Стоило выглянуть в окно, чтобы прилипнуть к нему, как к экрану, лишившись ощущения времени. Вот со всех сторон возникли фигурки людей, спешащих к подножью нашей многоэтажки. Вот неразборчиво забренчал мегафон, о чем-то инструктирующий публику. Вот с проспекта Свободы свернули и покатили на площадку вдоль пристройки типографии два или три(не помню точно) танка, которые заняли позиции позади людей. И люди, и танки напоминали насекомых, ползающих по столу.
Не было ни страха, ни изумления, ни каких иных эмоций — тупой стопор чувств и временных ощущений. Из «задумчивости» вывел лишь толчок в дверь кабинета, в который ввалилось существо, похожее на водолаза в скафандре: столько на нем было навешано брони и амуниции. При этом от странного посетителя отчего то разило бензином. Солдат не сказал ни слова и только глазами и дулом огромного автомата показал на вешалку, приказывая одеться.
В длинном редакционном коридоре уже было тесно от «плененных» коллег, сопровождаемых таким же эскортом. Некоторые одевались на ходу. Всех нас собрали в холле близ редакторского кабинета. Помню, как негромко причитала пожилая полька из корректуры, приговаривая сквозь всхлипы: «Как в 39-м, как в 39-м…» Даме вспомнилось, как в ее дом ворвались люди с винтовками во время «освободительного похода» Красной армии. Наше смятение и растерянность, впрочем, постарался развеять соколом возникший рослый и плечистый красавец-капитан, который, упражняясь в галантности, назвал нас «господами» и заверил, что причин для беспокойства нет. Просто нам всем необходимо организованно покинуть здание, спустившись вниз по запасной лестнице. Что касается личных вещей, то забрать их нам будет представлена возможность позже.
Затем нас построили в колонну и мы впервые прогрохотали по спиральной металлической лестнице аварийного спуска, расположенной в другом конце коридора. Весь пол в холле первого этажа был залит водой, в которой валялись шланги, и мощно пахло горючим. Согласно одной из будущих версий, дежурившим там хлопцам из Департамента охраны края якобы была дана команда в случае атаки поджечь здание. На самом деле они встретили непрошенных гостей из брандспойтов струями, смешанными с бензином.
Нас выводили через живой, возмущенно-сочувственный коридор. Как потом выяснилось, захват здания прошел без особых эксцессов и кровопролития, если не считать холостого выстрела из танка над толпой, дырка от которого до сих пор красуется на стене над козырьком центрального входа. Дул нервный ветер, было зябко и неприкаянно. Мы долго терлись вместе с редеющей толпой в ожидании разгадки, что делать. Шеф тоже был в растерянности, непрерывно куда-то звонил, исчезал, возвращался. Наконец, он сообщил нам, что редакторы нескольких газет приглашают его на сходку по поводу выпуска общего номера, а нам приказал разойтись по домам в ожидании дальнейших указаний.
Номер этот в несколько страниц под названием «Лайсва Летува» (Свободная Литвы), появился уже к вечеру. А у нас началось кочевье с тремя переселениями, закончившееся возвратом в Дом печати уже после августовского путча. Все это время в многоэтажке хозяйничали десантники, а также бывшие коллеги, выпускавшие теперь в пику нам «Литву Советскую».
Каждому — свое
Ну, а предыстория этого события уходит в конец 1989 года, когда уже стало совершенно ясно, что литовская «перестройка» беременна «независимостью». Психологически тому очень поспособствовали скандальные разоблачения по поводу секретного приложения к пакту Молотова-Риббентропа, обнародованные на Втором съезде народных депутатов СССР в марте 1989 комиссией во главе с Александром Яковлевым. Торгашеский цинизм, с которым два тирана рвали тело Польши, стер последние иллюзии относительно «добровольного» вливания Прибалтики в «дружную семью народов».
Осенью в русской диаспоре возник вопрос выбора — за «белых» ты или за «красных». В рядах «белых» было все просто и понятно: Саюдис, в пику партийной бюрократии заявивший о себе как о всенародном движении, сплотил всю нацию в русле святой идеи суверенитета. А вот у «красных» дело было швах: на выборах в Верховный Совет СССР в марте 1989 года они потерпели и фиаско, и унижение. Из 42 мест по разнарядке для Литвы коммунистам досталось только 6. Причем Саюдис сделал барственный жест: отказался от своих 36 мест в их пользу.
Сохранить партию в таких условиях можно было только, влившись в основной поток. Поэтому в декабре того же года на очередном съезде ее лидер Альгирдас Бразаускас объявляет о выходе ее из состава КПСС.
Это означало раскол, поскольку часть коммунистов под водительством Миколаса Бурокявичюса и Юозаса Ермалавичюса ( литовского Суслова) и иже с ним, заявила о своей преданности империи под длинной вывеской «Компартия Литвы на платформе КПСС». Сокращенно их стали величать «платформенниками». Оставшись в меньшинстве, эта группировка отнюдь не напоминала подпольщиков и развернула чрезвычайно прыткую деятельность. Ведь они опирались на неограниченную моральную и материальную поддержку со стороны Москвы и лично М. Горбачева, расстроенного провалом попытки уговорить Литву «одуматься» во время своего визита в Вильнюс в январе 1990 го. Что касается безопасности, то она гарантировалась всей мощью военных гарнизонов, расквартированных в Прибалтике. В столице они взяли под свою охрану здания ВПШ, Лектория и прочие объекты партийной собственности, передав их «платформенникам»
Разумеется, в поле особого внимания оказалась и русскоязычная пресса. КПССисты пчелиным роем кружили над редакцией, агитируя перебраться в альтернативное издание, которое вскоре появилось. При этом в основном применялась индивидуальная тактика: кого то соблазняли медовыми зарплатами, кого-то – карьерным ростом. Мне, например, напомнили про ученую степень и возможность «вернуться в науку», где ждут «неограниченные возможности».
Наш главред определился без колебаний. Он был вполне номенклатурным человеком — плотью и мозгом партийной системы. Но системы нашей – балтийской. То есть принадлежал к породе партократов, диалектично совмещавшей идейную дисциплину с внутренней иронией. Поэтому в компании литовцев типа Бразаускаса он был в доску своим, и колебался вместе с «линией» именно этой партии.
Шеф не стал строить красным эмиссарам никаких препятствий, постановив — «вольному воля». Ну, а рассортировались мы примерно в пропорции 1 к 2/3 в пользу Литвы.
Каково было мое отношение тогда к тем перебежчикам? Неоднозначное. Просто потому, что люди ушли очень разные, среди них были мне и неприятные, и симпатичные. Были шкурные мотивы, но и идейные тоже. Ведь это нонсенс, если в ЦК-овской газете не нашлось ни одного «пламенного коммуниста», для которого выход из КПСС не означал бы «предательства и отступничества».Да и среди тех, кто не страдал идеологическим мракобесием, не все были способны представить себя за пределами державы. Разве можно было их судить строго?
Обычно истинные мотивы человека отражаются в его поведение. Если они низки и убоги, или декоративны, или ложны в своих посылках, то в сложной ситуации выливаются в мелкие и гадкие поступки. От солдат-оккупантов трудно ожидать гуманности и благородства. Один штрих: когда, спустя несколько недель, нас, в конце концов, в организованном порядке (по списку, по несколько человек) пропустили на свой этаж забрать личные вещи, мы обнаружили сюрреалистическую картину бессмысленного дикого погрома. Распахнутые дверцы шкафов и выдвинутые ящики. Содранные обои. Разбросанные по полу бумаги, фотографии, чашки…Моя машинка валялась на полу. Из нее торчал наполовину заполненный лист. Так мог крушить человек, вымещавщий тупую, иррациональную злобу.
Кстати, мой коллега, попытавшийся проникнуть в свой кабинет уже на следующий день после захвата, рассказал любопытную подробность из общения с солдатами, охранявшими вход. Оказывается, отцы-командиры объяснили им, что гады-литовцы отказываются служить в советской армии. И мы их должны заставить. Аргумент оказался очень эффективным: порабощенный человек больше всего ненавидит тех, кто взбунтовался. Ах, так! Мы тут лямку солдатскую со всей ее дедовщиной безропотно тянем, а этим, значит, можно!
По психологии это аналог реакции российского общества на украинский майдан. Распоясались против власти! Ишь — чего захотели!
Ну, а наши перебежчики…После августовского путча «платформенники», позиционировавшиеся в виде некоего Комитета национального спасения, разбежались, их газета и радио-телевещание, естественно, были ликвидированы. Исчезли, перебравшись преимущественно в Беларусь, и оперившиеся в ней мои бывшие коллеги. Вместе с их редактором, который, по слухам, драпал аж до Дальнего Востока.
Владимир Скрипов
Обсуждение закрыто.