Фильм режиссера Джузеппе Риччарелли «В лабиринте молчания» меньше всего хочется анализировать и оценивать в художественно-эстетическом аспекте. Хотя игра актеров, и, прежде всего, Александра Фелинга, воплотившего главного героя Йоханна Радманна, вполне достойная, очень профессиональная. И с ретротехникой, призванной восстановить в прическах, костюмах, мебели и ритмах атмосферу конце 50-х- начала 60-х – полный порядок. Но …не более того.
Да это для данной работы и не главное, а лишь сопутствующее условие. Потому что фильм этот интересен, прежде всего – и по задаче, и по исполнению – своим историческим драматизмом. И темой, поднятой и осмысленной в нем – о Покаянии. О том, как был создан и организован беспрецедентный в мировой истории инцидент и, можно сказать, нравственный эксперимент «очищения от скверны» нации, ответственной перед миром за чудовищные преступления.
Но так было не всегда. И атмосфера, которую мы видим и знаем в облике современной Германии, возникла не сразу. Увы, в послевоенные 40-е и 50-е годы на западных территориях расчлененной на зоны страны царили совсем иные настроения. Это был мучительный, но довольно быстрый выход из разрухи и голода к материальному процветанию благодаря природному трудолюбию немцев, блистательной экономической политике министра Людвика Эрхарда и при щедрой поддержке Америки по плану Маршалла. Благодаря этому уже во второй половине 50-х годов Западная Германия стала зоной благополучия, в которой общество было настроено забыть или оставаться в неведении о том, что помимо вермахта существовали еще СС, Гестапо, «еврейский вопрос», аущвицы и треблинки. В конце концов, наступил момент, когда сформировалась своего рода «национальная конвенция», согласно которой говорить на эти темы стало признаком дурного тона. И стала господствовать «здравая позиция», вроде формулы «кто прошлое помянет, тому глаз вон».
Немцы легко и искренне окунулись в «радостную легкость бытия», приняв в качестве самооправдания расхожие штампы о том, что во всем виноват Гитлер и его банда, с которыми расплатились в Нюрнберге. А все остальные были «жертвами» и лишь выполняли приказы. А выполнять приказы – это основа порядка в государстве, святая обязанность каждого военного. Наконец, приводился и другой аргумент: не судить же всех, кто убивал: ведь тогда придется пересадить половину населения.
Этому способствовала либеральная позиция оккупационных властей, особенно в американской зоне, которая в общем-то отражала мнение, что достаточно ограничиться теми отморозками, которые попались под горячую руку в конце войны. Более того, прагматичные янки рассудили, что опытных военных и чиновников полезно использовать в аппарате управления и в борьбе с идейным противником – русскими. И ради этого можно закрывать глаза на их нацистское прошлое.
Обо всем об этом авторы фильма повествуют с поразительной откровенностью. Это особенно важно, поскольку события и персонажи фильма – подлинные. А речь идет о подготовке процесса над палачами Аушвица, который состоялся в 1963 после нескольких лет колоссальной работы по персонификации преступников и поиску выживших свидетелей. И все это при непонимании и осуждении со стороны коллег из юридического сообщества Германии. Вообще, все эта затея и ее успех стали возможны, благодаря тому, что у Радманна нашлось крепкое плечо поддержки в лице генерального прокурора Франца Бауэра.
О том, с какой сложной не только моральной, но и технической задачей столкнулись энтузиасты расследования, свидетельствует уже тот факт, что в Аушвице (Освенциме) служили около 8 тыс. эсесовцев. Как быть? Наказать всех? Практически это означало бы объявить охоту, задействовав сотни людей на многие годы. Ведь даже персональная задача, которую Родманн поставил перед собой – изловить врача-садиста Менгеле- оказалась непосильной. Значит, придется выбирать. Но тогда возникают вопрос ы– сколько и по каким критериям?
Все эти проблемы наложились на личную трагедию Йоханна, который узнает, что и его отец был нацистом. Удар был столь болезненный, что проклятые сомнения запутали его окончательно. И он дрогнул, решил выйти из игры. Мудрый ответ нашел прокурор Бауэр. Именно он понял подлинный смысл и значение этого процесса. А именно: не важно, сколько человек засудят. Неважно даже, какие наказание они понесут. Важен сам процесс, который расскажет немцам, что ничего не забыто. Заставит их раскрыть уши и услышать ужасную правду. И всей планете скажет, что они на это решились. Причем, не под давлением извне, а сами.
Трейлер к фильму «В лабиринте молчания»
Кстати, в фильме есть интересный нюанс на эту тему. Офицер из американской военной администрации, куда обращается Йохан за документами в своем расследовании, искренне удивлен напору немецкого юриста. Пытается его даже урезонить. Ему непонятно, как это немцы копают под самих себя. Он приводит его в архив, заваленный тысячами папок с делами и с любопытством смотрит на странного немца, в полной уверенности, что тот схватится за голову и ретируется. Но тот упорно сидит с утра до ночи и ковыряется в тоннах бюрократической макулатуры, приговоренной к бесполезному пылению. В конце концов, наступает момент, когда американец проникается уважением к этому упрямцу.
Пафос и мораль фильма сформулирована в финале в послесловии, где говорится, что процесс по Аушвицу стал переломным рубежом, после которого открылись шлюзы правды. И началось Покаяние, которое пронзило все сферы общественного бытия: школу, СМИ, литературу, юрисдикцию, кредо политиков и т.д. Страна поняла, что исповедь – это ей же на пользу. Потому- что ложь, лицемерие и двусмысленность чреваты, в конце концов, оправданием прошлого, иллюзиями «альтернативной истории» и соблазнами ее повторить. Его итогом стала авторитетная Германия, способная играть первую скрипку в Европе и объединившая ее. Но не силой силы, а мощью экономики, социалки и культуры. И в последую очередь – военной силы.
Увы, очистительную миссию Покаяния не поняла, а точнее – не захотела понять Россия. Которая не приняла предложение грузина Тенгиза Абуладзе в виде его пронзительной картины с этим названием. Впрочем, это был еще 1984 год – до «перестройки», и кое-какие колебания в общественной среде оно вызвало. Но это была скорей реакция на форму – на запретное, за гранью дозволенное, а не на содержание. И проходила в атмосфере, когда острота грядущих перемен даже ни в каких фантазиях не предугадывалась. Поэтому и масштаб общественного резонанса на фильм во многом определялся изумлением и любопытством по поводу самой возможности его появления.
Но понадобилось совсем немного лет, чтобы в обществе зазвучали совсем иные ноты. Каяться? За что? Одни говорили, что отвечать должно Начальство, а не жертвы. Другие – что победителей не судят. Третьи — что нельзя будить национальные комплексы…
Ну, а уж затем наступили времена, когда на эту тему даже заговаривать стало небезопасно. Потому что без всякого указания сверху могут порвать на части. Страна вступила в дурман шизофренического величия и самоупоения, требуя раскаяния уже не от себя, а от окружающего мира. А величие вождей стало измеряться количеством пролитой ими крови. И когда памятники кровопийцам стали не закапывать, а раскапывать и возвращать на постаменты. Как сказал бы В.Познер, вот такие теперь времена!
Владимир Скрипов