Давно не писал.
За это время в мире много чего произошло, но самое впечатляющее событие последних месяцев — ошеломляюще быстрая победа запрещенного в России движения «Талибан» в Афганистане и не менее быстрая переориентация кремлевской пропаганды с категорического неприятия этой скандальной организации на умеренную к ней доброжелательность. Мол, не такие уж они и людоеды, как принято считать. Едят не всех и не в каждый прием пищи. Минимум воспитательной работы — и можно выпускать на трибуну ООН.
Впрочем, способность отечественных пропагандистов переобуваться в воздухе давно известна и некоторое изумление вызывает только скорость совершения этих манипуляций.
А вот новое торжество «Талибана» (после двадцатилетней непрерывной войны) , на мой взгляд, событие знаковое, относящееся к категории «исторических».
Я не востоковед и не берусь предсказывать развитие политической ситуации в Афганистане и вокруг него.
Да и не это меня, прежде всего интересует.
Интересна очередная победа консервативной революции, причем в ее самом классическом варианте.
Говоря о консервативной революции, я имею в в иду вовсе не философские изыски европейских правых и новых правых, искавших третий путь между капитализмом и коммунизмом, а те грозные признаки контрмодернизации как глобального и долговременного процесса. которые начали обозначать себя уже в ходе Великой французской революции. И не только как реакция испуганной аристократии на революционные эксцессы и крайности, но и как воинственная и кровавая стихия Вандеи.
Условно (как условна всякая классификация многомерных общественных процессов) все контрмодернизационные движения можно разделить на верхушечные. выражающие опасения старых элит за свое доминирование и массовые, низовые, связанные, как правило, с традиционным аграрным образом жизни и недовольством навязываемыми сверху (или со стороны) переменами. Соответственно и консервативная революция, в случае победы такого движения, может идти как сверху, так и снизу.
Примеров консервативной революции сверху нет числа.
Между прочим, одной из первых попыток осуществить консервативную революцию сверху, некоторые историки считают незавершенные реформы императора Павла в России. Впрочем, это — предания старины глубокой, можно пропустить. А вот эпоху Николая I, на мой взгляд, уместно рассматривать как относительно успешную консервативную революцию, (или контрреволюцию — кому как больше нравится), последовавшую за неудачным восстанием декабристов.
Однако настоящей революцией (по глубине перепахивания общества, радикализму, скорости и долгосрочности последствий), конечно, следует считать лишь низовые консервативные революции, которые (как и всякие перевороты снизу) не такое уж распространенные блюдо на обеденном столе Истории.
Одной из первых попыток такого рода мы обязаны США, где в 60-е годы XIX века имела место одна из самых впечатляющих попыток законсервировать явно архаичные общественные отношения на веки вечные. Я имею в виду создание конфедерации южных штатов (КША), где рабство было становым хребтом экономики. Выход из США, провозглашение конфедерации, насколько мы знаем, было встречено большинством белого населения с энтузиазмом.
Кто знает, как бы развивалась события на Североамериканском материке, если бы не поражение конфедератов в войне. Но история распорядилась иначе: первая настоящая консервативная революция была подавлена в ходе кровопролитной гражданской войны. Думаю, это было закономерно: западное человечество переживало весну либерализма, который, при всем врожденном человеколюбии, был тогда молод, силен и брутален.
Время победоносных консервативных революций наступит гораздо позже.
До этого человечеству предстояло пережить Первую мировую войну, Великую экономическую депрессию и первые попытки построения коммунизма, как светской альтернативы Царства Божьего на земле.
Собственно, уже по ходу так называемых «социалистических» революций (Россия, Китай и пр.) явственно обозначилась тенденция сосуществования в одном историческом пространстве совершенно разных, порой противоположных по смыслу революционных процессов. Например, Великая русская революция XX века причудливо сочетала в себе черты демократической революции, пролетарского переворота, национально освободительного движения (точнее — движений) и крестьянского восстания, интуитивно тяготеющего к консервативным ценностям.
Причем, по мере вовлечения в революционной процесс все более глубинных слоев населения ее демократический запал быстро выгорал, пролетарская военно-коммунистическая утопия доказала свою нежизнеспособность, национально-освободительный пафос выродился в бытовой национализм, а консервативные попутчики демократической интеллигенции и революционных пролетариев добились статуса правящей номенклатуры. Коммунистическая идеология и социальная практика полностью разошлись, как ноги у пьяного на льду. В СССР это закончилось крахом империи. Исход китайского эксперимента еще не ясен.
Пожалуй, можно говорить о том, что на протяжение всего XX века консервативная революция жила под чужими именами: где-то она приобретала форму социализма, где-то фашизма, где-то довольствовалась национально-освободительной риторикой.
И только череда исламских революций расставила все по своим местам.
Потому, что консервативная революция без религиозного фанатизма — то же самое, что секс с презервативом: усилий много, участники тратят массу энергии, потеют, но биологически значимый результат достигается редко и лишь в случае внештатной ситуации. Когда прорывается защитная оболочка светской идеологии и выясняется, что надеяться кроме Бога не на что. Так, например, было в СССР в 1943 году с отменой обязательного атеизма. Но это лишь намек на настоящий консерватизм.
Консервативная революция становится адекватной самой себе лишь обретя религиозную форму.
И это не случайно, ведь конечная задача революционного консерватизма — возрождение в новых исторических условиях институтов традиционного общества. А все институты традиционного общества так или иначе завязаны на религию, поскольку мир традиционного человека еще не знает «Я», он весь состоит из «»МЫ». А мы — это всегда ритуал, а смысл ритуалу придает религия.
Именно поэтому в обществе, прошедшем через тотальную секуляризацию, консерватизм находит себе суррогатных «матерей» в виде светских религий: коммунизма, фашизма и пр.
Революционный ислам в суррогатах не нуждается. Тем он и опасен.
Исламскую революцию 1978 года в Иране сначала рассматривали как явление уникальное.
Но в 1996 году талибы с боем основали Исламский Эмират Афганистан, далеко переплюнувший режим аятолл по степени консерватизма.
А в 2011 году по Ближнему Востоку прокатилась т.н. «Арабская весна», которая, как ни пытались ее вырядить в антикоррупционные и демократические одежды, в конечном счете обернулась повсеместным подъемом религиозного экстремизма.
И вот из этого-то котла и появляется «Исламское государство» (запрещенная в РФ террористическая организация), идеологию и практику которого можно считать самой радикальной из известных нам попыток консервативной революции.
Ну а теперь снова Афганистан и вновь Исламский Эмират.
Не хочу уподобляться Кассандре, но создается впечатление, что практически весь Ближний и Средний Восток беременен консервативной революцией. И, что она, как пожар на торфянике: потушенная в одном месте вскоре вспыхивает в другом. И едва ли столь массовое движение, захватывающее в свою орбиту десятки (если не сотни) миллионов людей можно потушить, или хотя бы локализовать. Похоже, что исламская консервативная революция только набирает обороты.
Миру модерна (включая и постмодерн, тут уж не до тонкостей) брошен принципиальный вызов.
Но только ли с одной стороны?
Кстати, именно сегодня исполняется 30 лет со дня приснопамятного ГКЧП — чем на самом деле являлся уже подзабытый народом «Путч» и какое отношение все это имеет к феномену консервативной революции?
Продолжение последует