Оренбургская газета «Борьба», выходившая на территории,занятой белогвардейцами, в №25 от 8 сентября 1918 года во-первых развеивает миф, вбитый в головы большинства сограждан, о том что белогвардейцы были сплошь монархисты-офицеры с золотыми погонами, желавшие вернуть на трон царя-батюшку и царские порядки. А на самом деле больше половины из них в 1918 году были эсерами и меньшевиками, воевали они тоже за социализм (только демократический, типа европейской социал-демократии) и иногда даже под красными флагами!

Ну а во-вторых рассказывает про нравы в деревне, лишившейся старой полиции. Как там наказывали тех, кто по мнению односельчан провинился. Тупо забивали поленьями и закапывали заживо в землю.

«Борясь за родину, мы боремся прежде всего за социализм»
Оренбург, 8 сентября 1918 года

Все наши правые общественные группы удивительно единодушно занялись оплевыванием социалистов. Вечно «эволюционизирующая» партия кадетов возглавляет это движение. Оказывается, социализм это что то ужасное, и все беды на сей земле от него повелись. Если мы воюем, так это по вине социалистов. Если мы переживаем хозяйственную разруху, то это опять вина социалистов. И даже наше великолепное невежество есть ни что иное как плод социалистической демагогии.

Забыто все — и трехсотлетняя история царизма, и неизбежность катастрофы мирового империализма, забыты все уроки истории; виновник найден, — вот он, это — социализм. Мы полагали, что урок большевизма был кровавым уроком не только для демократии, но и для буржуазии, но оказалось, что он только усилил ее близорукие, объемистые аппетиты.

И, как ни странно, этот гипноз так силен, что многие из слабых в рядах демократии стали думать о социализме, как о завядшей прекрасной ветви, не способной к расцветанию. Не за социализм, а лишь за свое благополучие, — вот девиз настоящего момента, но этот девиз не для демократии.

Демократия по-прежнему должна полагать конечной целью своего пути — социализм.

О, разумеется, не социализм большевиков и не тот социализм, который малюется кадетами, а социализм общественный, организованный.

Да, мы — социалисты.

И борясь за родину, мы боремся прежде всего за социализм, ибо без социализма нет свободной личности, нет необходимых условий для развития производства, развития хозяйственных сил.

Социализм должен прежде всего обладать необычайной динамикой производства; каждый гражданин должен сделаться в таком обществе фанатиком, апостолом труда и производительности. Социализм есть общественный переизбыток, освобождение производительных сил. Снабжение их орудиями производства.

Наши производительные силы России прежде всего в крестьянстве, поэтому социализация земли есть необходимейшая предпосылка социализма. 8 часовой рабочий день также, ибо он дает даже в капиталистическом обществе возможность рабочему почувствовать труд не как рабство, а как творчество, созидание жизни.

Итак, все, за что мы боремся в данный момент, есть предпосылка к социализму и борьба за политические свободы, ибо вне сферы их мыслимо лишь рабство — духовное и материальное.

Деревенская юстиция

Нас усаживают возле печки; как метлой мы подметаем горячие и румяные, с капающим золотистым маслом шаньги, пирожки с рыбой и легкими, мясо, остатки пельменей, дичи, и все это сдабриваем сибарухами крепкой, с легким запахом жженого теста «самосидкой»… Хорошо в Сибири после социалистической Московии!..

А за хозяйским столом идет своя пир-беседа. На меланхолически стонущий граммофон, как собака, рычит гармонья. Девки и бабы, спустив на плечи косынки, поют что «в белом камне нет огня, а в Васелюшке – правды». Кто-то хлюпает по полу растоптанными катанками. Чокаются за революцию и советы. Работник-татарин, забыв советы своего сердитого пророка, тянет водку прямо из горлышка.

— Богатеев, варначье, напугали, ввек не забудут! — подходя к нам на нетвердых ногах, хохочет парень-подросток. Как кто не дает денег, за шиворот да пустолетом, живо размошилились! У вас, поди, тоже их трясут?.. Одного смеху — живот лопнет!..

Они пили четвертые сутки. Менялись коровами, гусями, лошадьми. Матросы и солдаты хвастались военными подвигами, разгромом барских экономий в Бессарабии. В доверху набитых тарантайках, под свист песчаной пурги, бешено носились вдоль села на полудиких киргизках. Старухи едва успевали варить «самосидку». Там и тут щелкали выстрелы, ревели дети, гикали всадники — было шумно, весело, у всех чуть животы не лопнули от смеха…

И вот в этот момент в горницу вваливается черный, как мурин, широколобый, кряжистый сибиряк.

— Совет весь тутотка? — вращая синими белками спрашивает он. — Чо у меня сделано? А?

Его старая жена, которую он только недавно променял соседу на другую жену, забравшись ночью в хлев отстригла три соска лучшей корове.

— Это где так видано?


И он бросил три сморщенных, кровавых соска на стол.

— Он это может простить? Он найдет на такую жабу управу у товарищей? — спрашивает он.

— Нам теперь права дадены! Вот не хочу жить с бабой — кто мне указ? По новому! — недавно кричал он. — Мне Татьяна люба.

За сотню придачи муж Татьяны согласился поменяться женами…

Первая жена черного, бездетная дебелая баба, плакала: ей не хотелось уходить из дома, ей давали новосела, бедного и перестарка, но ей было сказано, что все равно не жить, пусть слушает, что ей приказывают. Прокричали «ура» Троцкому и Дыбенко. Кем-то были сняты с божницы иконы…

А сегодня Татьяна возвратилась из хлева, и сказала, подавая соски:

— Ты вот дружишь со своей шкурой, мне не веришь, погляди-ка, что она сделала корове… Ладно ли?

Взбешенный мурин поломал крыльцо и окна новосела. Искал его с женой, но те спрятались.

Сельским советом был немедленно созван сход. Возбужденные мурин и матрос требовали достойного наказания. Матрос рассказал, как ловко они судили таких «саботажников» на Невском, в Кронштадте, Гельсингфорсе.

— И этих также! — заревела толпа. — Сюда!..

Был избран военный суд. Матрос заявил, что он желает быть прокурором…

…Произошло страшное, дикое, непередаваемое, русское. С бранью и проклятьями приволокли в сарай приговоренных к смерти молодоженов и били их всей сходкой — палками, кулаками, поленьями.

Новосел скоро умер, а жену его, здоровую бабищу, не могли прикончить — из сил выбились. Она уже превратилась в кусок окровавленного мяса, а все еще дышала и охала. Тогда решили закопать ее живую.