К НЕКЛИНИЧЕСКОМУ ПОНИМАНИЮ ФИГУРАНТА
Почему, даже утратив прежнюю действенность, пропаганда как ложь продолжит оставаться важнейшим элементом системы власти при ее беспрецедентном в современной истории переходе в режим силового правления? Как это происходит, несоциологически обрисовал еще Оруэлл. Однако в случае сегодняшней России идея “1984” не работает в качестве объяснения, поскольку антиутопия такого рода акцентирует скорее состояние, а не процесс. Пониманию функциональности лжи в рамках сегодняшнего режимного перехода не помогает и пример Германии 1930-х, поскольку в нашем случае речь вовсе не идет о пропаганде социально действенной, в свою очередь укорененной, как у Геббельса, в социальной действительности и находящейся на подъеме в силу харизматической легитимности власти.
Социологически нынешний режимный переход системы власти в контексте перерождения подсистемы пропаганды мог бы просто объясняться обращением к азам принятия роли через коммуникацию. Однако есть сложность, заключающаяся в том, что в новых, неведомых водах, само воспроизводство роли становится проблематичным. С точки зрения обращения к насущной эмпирике тут весьма показательна возможность предельных попыток увода анализа поведения и высказываний центрального для системы фигуранта от их известной немцовской характеристики. Выглядит это примерно так: фигурант, стремясь по форме оставаться в нормативных рамках коммуникации, когда предполагается, что получатель его сообщений рационален и считает также рациональным самого фигуранта, на самом деле содержательно пытается сказать, что если бы он хотел кого-то отравить, то вряд ли бы стал отравлять, а если он захочет врать, то не станет про это врать.
Неклинически это можно интерпретировать как еще один признак того, что можно назвать “третичной девиантностью”, когда фигурант больше не в состоянии извлекать выгоду из коммуникационного обмена, даже через закрепление роли на уровне девиантности вторичной, и пытается осуществить прорыв в некую новую рамку. То есть в этом случае наблюдается не то, что фигурант “того”, утратил рациональную коммуникационную рамку и поэтому предельно неуклюже отмазывается от ответственности за покушение на убийство, а превращение коммуникации в автокоммуникацию, в самоуговоры по поводу начинающей уходить из под ног легитимности.
Таким образом “связь с действительностью” у фигуранта не то чтобы утрачивается, она качественно меняется на основании того, что действительность и находящиеся в ней получатели сообщений просто уже не нужны, если можно уговорить себя в ненужности легитимности. Или же свойства действительности начинают приписываться тому остатку публичности, необходимость которого все же сохраняется для осуществления самоуговоров.
И вот тут-то мы вступаем в воды, еще неведомые социокультурной теории.