Тему эту навеяло чтение одной из последних работ С. Алексиевич «Время секонд хэнда». Сделанный в ее характерной манере исповедей – вымышленных и невымышленных – не столь важно, нобелевская звезда пытается искренне разобраться в феномене «хомо совекус», мешая в одном коктейле фанатичных сторонников социализма и его хулителей. При этом , и по объемам, и по насыщенности монологов предпочтение явно отдается первым. И это вполне понятно. Потому что Светлане, занявшей позицию исследователя, интересней именно те, кто стал настолько органичным веществом системы, что не в состоянии жить в иных координатах в прямом – физическом смысле. И ее наиболее яркие персонажи – это те, кто совершил суицид или был спасен при попытке.
К вопросу о «загадочной русской душе»
Интересность же состоит в поразительной алогичности и оценок, и чувств, совмещающихся в одном бокале. Ортодоксы системы рассказывают страшную правду из своей жизни и страны, более того, часто они с болью и стыдом их оценивают. Но при этом с вызовом и апломбом заклинают: и все равно это было Великая цель и Великое время. Великая страна и Великий народ, который в одночасье разменял все это на колбасу и автомобили. Почти все ее герои признают даже, что цели идеи были ложными, а люди по сущности своей на поверку оказались неподходящими. Но вполне ожидаемого по законам здравого смысла вывода или хотя бы – вопроса, не следует. Вопроса: ну если цель ложная, а люди по натуре своей ей противоречат(не хотят быть равными, не желают все время воевать и т.д.), то какова ей цена?
И тут следует откровение, которое одновременно и снимает вопрос о противоречиях. Звучит оно в обобщенном виде просто: не важно, что идея ложная, иллюзорная; важно, что она Высокая. Пусть это мираж, но зато красиво! Неважно, что цель недостижима – важно, что она создает ощущение героической борьбы, жертвенности. Фигня, что нас использовали, перемалывали, аж кости трещали – важно, что мы верили. И в этой вере было ощущение некоего общественного единства.
Вопрос о противоречиях снимается, потому что по совокупности признаков речь идет о вере и верующих. А они от прочих хомо сапиенс отличаются тем, что факты и логика тут бессильны. Ибо верую, потому что верю. И наоборот: верю, потому что верую. Верующих от рационального человека тем и отличается, что всякие противоречия идее, идеалу только укрепляют. Признать, что ты вменяем – все видишь и слышишь, но после любых подтверждений в несостоятельности цели, заявить: и все-таки я верю – в этом и есть сущность веры как психологического феномена.
Так в чем все-таки загадочность «русской души». И есть ли она вообще? Или это только фантом, сказка, придуманная в угоду национальному честолюбию по закону энергоэволюционизма самими ее носителями?
Попробуем в этом разобраться хотя методом отсечения понятного и очевидного.
Обычное необычное
В том, что нынешние россияне заражены комплексам величия – ничего необычного нет. Все эта мания имперского возрождения, раздутый до истерики культ Победы и георгиевских ленточек, разговоры об исключительной гуманности русской культуры и объяснение собственных бед происками внешних врагов – явления в ряду родового инстинкта любого народа, стремящегося к максимально высокой самооценке. Читайте М. Веллера — механизм этот у него расписан подробно. Возьмите американцев, британцев или немцев — у них вы найдете много похожего. Претензия на исключительность – не в схожем, так в ином — присутствует в любом социуме. Другое дело, насколько она адекватна. Но это уже другой вопрос.
Скажем так: для страны таких габаритов по территории и населению отсутствие подобного рода амбиций была бы нонсенсом.
Отдельный вопрос: откуда возникла такая волна отката в недавнее состояние? Ностальджи по социализму? По СССР с его спутниками, Гагариным и, якобы, дружбой народов? По тому, отчего еще четверть века назад большинство с отвращением плевалось, радуясь как очищению от чумы?
В ответе на этот вопрос тоже загадки нет никакой. Потому, что, во-первых, социализм 70-80-х по большому счету почти всех устраивал. И ни малейших признаков восстания против него снизу не наблюдалось ни в 1985-м, ни даже в голодном 1990-м. Его спустили сверху в речах лидера и в партийных постановлениях. Так что претензии – к г-ну Зюганову! Напрягите память и вспомните, что даже когда уже вовсю открыто заговорили о рыночной экономике и про капитализм, подавляющая масса советико не представляла реально, о чем идет речь. Прораб перестройки и сам толком не представляли, куда заведет им начатый процесс. А обывателя кормили сказочками о сладкой жизни в капиталистическом раю.
«…отдельный вопрос: откуда возникла такая волна отката в недавнее состояние?»
Так что нынешние реакции – это естественное похмелье после сильной выпивки. Называется: а поутру они проснулись. Культ государства в крайней его патернистко-вождистской форме –это тоже реакция инстинктов, заложенных всей истории государства Российского. Привычка и желание, чтоб государство помогало и учило жить, столь велико, что в обмен на это граждане готовы терпеть и чудовищную дифференциацию в богатствах, и любую коррупцию. Заслуга Путина лишь в том, что в своем «патриотическом консерватизме» он чутко уловил запрос и подыграл ему, не сильно напрягаясь. Благо, оказался редким везунчиком, и нефтегазовая игла предоставила ему неограниченные ресурсы для того, чтобы вколоть контраст «лихим девяностым».
Так что ничего загадочного в псевдо-ренессансе социализма как эмоции тоже нет. Более того, было бы удивительно, если бы этот социум из феодализма(а социализм в СССР таковой разновидностью и был) легко нырнул в капитализм и принял его как естественную среду для обитания.
При этом хочу обратить внимание вот на что. Не случайно добавил к «ренессансу» приставку «псевдо». На самом деле публика желает возврата к социализму как бы понарошке – с сохранением всей этой рыночно-демократической скверны, как то ломящиеся в магазинах полки, возможность зарабатывать, иметь частные хозяйства, ездить за границу и т.п. Но при этом при наличии высокой занятости в госсекторе, сильных социальных бюджетов и возврате к бесплатной медицине, образованию и пр. социалке. По сути своей, общество имеет в виду социализм, но только совсем другой – демократический. То есть – капиталистический социализм. Тот самый, который коммунистические правители – от Ленина до Брежнева – ненавидели больше чем классический — либеральный капитализм. Потому что оболочка похожая, а начинка – чужая, враждебная марксизму. Проницательней всех оказался Сталин, который предпочел привести к власти Гитлера, чем допустить в 1933 победу немецких социал-демократов. Обрушившись на них всей провокационной мощью Интернационала, он оказал неоценимую услугу своему сопернику.
В общем, в метаниях россиян тоже никакой загадки нет. Потому что произошло то, что должно по внутренней логике данного конкретного социума: люди устали от дефицита и гнусного качества жизни и массово ринулись «обогащаться». Но когда выяснилось, что для этого требуется либо риск и адский труд, либо вхождение в бюрократию, либо элементарная уголовщина (на которую тоже способен не каждый), они тут же потребовали сильного государства с царем-батюшкой, который бы от их имени за ним присматривал. Из этих двух начал и сплетается реальный процесс и нынешняя система путинизма, где все псевдо: парламент, многопартийность, суды . Она так же похожа на нормальное социал-демократическое устройство, как секонд хэнд на Версаччи из фирменного магазина, но в своем внутреннем брожении это некое стремление родить хоть что-то отдаленно напоминающее.
У Алексиевич феномен «советского человека» представлен в галерее лиц консистенции верующих фанатиков. Но они характеризуют лишь очень тонкий слой исчезающего поколения, впитавший в себя все абсурдно-трагические фазы формирования, развития и деградации реального социализма, базирующегося на основе общенародной собственности и классовой идеологии. На поверку же общество в своем устройстве оказалось обычным – с ядром из обывателей, которым хочется хорошо кушать и ощущать безопасность. В этих параметрах они такое же, как презираемые свысока «бездуховные» немцы или «пиндосы»: различия лишь в стандартах, зависящих от уровня общего богатства.
Можно ли загадочностью считать столь упертую веру в «светлое будущее» или особую, мессианскую роль государственной мощи ? Тоже ничего уникального. Примеров подобного рода в других весях и этносах – завались. Начиная японцев с их харакири и немцев, стрелявшихся из-за крушении мечты Великом рейхе до нынешних северокорейцев и их «чучхе». Для кого-то это был корм и обезбаливающее в режиме не просто лишений, но и жертв в виде истребления миллионов. Кто-то не верил, но притворялся – иначе каюк. А большинство задним числом создают иконки из прошлого, чтобы перед молодыми, да и перед самим собой не расписаться в том, что вера и жертвы были от глупости и фанатизма, от страха и конформизма. Есть просто возрастное: молодость у каждого, точней — почти у каждого – лучшие годы жизни. Да и вообще негуманно требовать от людей, тем более – матерей, отцов, чтобы они признали бессмысленность этого Молоха непрерывной жертвенности, что создала система, тем более – покаяться. Такое отношение только усиливает их упертость в идеализации прошлого.
Все это проявления сознания общества с вековыми генами порабощения в разных, но непрерывно сменяющих друг друга формах, и компенсируемых величественными абстракциями о жертвенности либо ради будущего, либо ради морального или силового превосходства над другими сегодня. Отсюда и такая порхающая нелогичная «логика» типа «зато мы делаем ракеты» или «лишь бы не было войны». Здравый смысл тут не работает. И в советской голове безо всякой иронии умещалось противоречие из частушки 60-х годов: «Бабка Марья за селедочкой с белой сеточкой идет. А в чистом небе светлой лодочкой спутник беленький плывет».
Как и сегодня. Да — коррупция. Да – доходы падают. Да – здравоохранение на уровне Африки. Но зато нас боятся!
И даже нет противоречия между «боятся» и «мы – носители самой гуманной культуры».
И все же
И все же с эпохой социализма в лучших его проявлениях связаны феномены, которые невозможно оценить адекватно со стороны внешнего наблюдателя. К примеру, презрение к «вещизму», квалифицируемое как «мещанство», характерное для 60-х начала 70-х годов. Оно было особенно характерно для молодежи. Хорошо помню, как в студенческие годы в норме был в «моде» расхристанный бедняк-весельчак, способный гульнуть, а потом питаться одними макаронами. И инородными считались богатые и расчетливые.
К этому же периоду относится такой неповторимый по тематике и интонации мир романтики походов и бардовской песни. Слушая Висбора, Кукина, Клячкина и т.п. нынешний молодой человек в лучшем случае признает, что мелодии чудесные. Но вряд ли поймет этот странную, трогательную – более грубыми словами- душещипательную лирику, поэтизирующую таежный костер, лес, особую теплоту и нежность человеческих отношений людей, которым зачем то надо «за туманом». Конечно, были «трезвенники» и тогда, ерничающие «А я еду, а я еду за деньгами, за туманом ездят только дураки». Но это была целая микрокультура, объединяющая людей, в массе своей просвещенной и критически мыслящей. Как социальное явление, это, безусловно, была форма протеста в виде параллели пошлой «комсомольской бодрятинке». Но она субъективно так не позиционировалась. Большинство и бардов, и их паствы были вполне лояльными и системе, и режиму; более того, власть использовала эти настроения для мобилизации на свои стройки и целину. И в этой романтике были действительно определенные отзвуки тех Великих коммунистических иллюзий, которыми подпитывался социализм. В данной редакции – это были приближенные к реальному времени идеалы чистоты и лирики человеческих отношений, которые нашли свое политическое воплощение в попытке чехов реформировать социализм в 1968-м.
Многие из тех, кто это пережил, тоже были шокированы «крушением ценностей» в лихие 90-е. И тоже с тоской вспоминают порой свою молодость в нежно-сентиментальных красках. И оказываются в одной компании с бывшими своими душителями-мракобесами или беспросветными идеалистами.
Можно ли это отнести к тайнам «русской души»? Пожалуй, да. Но только лишь в том смысле, что социализм в своей целостности породил эпизоды своей эволюции, когда идейные догматы при всей своей глупости и тоталитарной подоплеке (классовая борьба, диктатура пролетариата и т.п. ), рождали и вполне симпатичные формы поведения и интонации отношений, которые кажутся странными извне. И были просветы, когда общественная атмосфера становилась теплой и оптимистичной. Но они тонут в пучине мерзости, которую породила система реалсоциализма с массовым доносительством, догматизмом, жутким конформизмом и стадностью с лютой враждебностью ко всему индивидуальному и т.п. Говорить о какой-то исключительной гуманности и доброте этого социума после всего, что было и что есть – достаточно лишь посмотреть на лица участников киселевско-соловьевских шоу – это, конечно, вопиющий перебор.
Владимир Скрипов